Томас Кун - После «Структуры научных революций»

Ответ на этот вопрос зависит от аудитории, к которой он обращается. Она обычно состоит из людей, не имеющих абсолютно никакого предварительного соприкосновения с теорией флогистона. Для них историк описывает мир, в который верил химик XVIII века. Одновременно он обучает языку, который химик XVIII века использовал для описания, объяснения и исследования этого мира. Большая часть в этом старом языке тождественна по форме и функциям со словами языка историка и его читателей. Но другие слова неизвестны, их нужно запомнить или выучить заново. Это непереводимые слова, для которых историк должен открыть или ввести значения, чтобы дать разумный перевод тексту, над которым он работает. Интерпретация представляет собой процесс, посредством которого открывают использование этих терминов, о чем много говорили в последнее время герменевтики [28]. Когда она завершена и слова усвоены, историк использует их в своей деятельности и обучает им других. Вопроса о переводе просто не возникает.

Все это работает, я полагаю, когда отрывки, подобные приведенному выше, преподносятся аудитории, которая ничего не знает о теории флогистона. Для такой аудитории эти отрывки являются толкованием флогистонных текстов, предназначенные для обучения языку, на котором написаны эти тексты, и способу их прочтения. Но с такими текстами сталкиваются люди, которые уже научились их читать, люди, для которых они оказываются всего лишь примером уже хорошо знакомого рода. Это люди, которым такие тексты покажутся всего лишь переводом или обычными текстами вследствие того, что они забыли, что им пришлось выучить особый язык, прежде чем они смогли прочитать их. Ошибка проста. Язык, который они выучили, в значительной мере смешался с родным языком, который они знали до этого. Но он отличается от их родного языка отчасти его обогащением (т. е. введением терминов, подобных «флогистону»), а отчасти введением систематически видоизмененного использования таких терминов, как «начало» и «элемент». В их неизмененном исходном языке эти тексты не могут быть представлены.

Хотя вопрос требует более основательного обсуждения, нежели то, которое можно представить здесь, многое из сказанного мною точно передано формой предложений Рамсея. Экзистенциально квантифицированные переменные, с которых начинаются такие предложения, могут рассматриваться как то, что я ранее называл «символом-заполнителем» для терминов, нуждающихся в интерпретации, то есть «флогистон», «начало» и «элемент». Вместе со своими логическими следствиями предложение Рамсея тогда представляет собой набор ключей, доступных интерпретатору, ключей, которые он должен найти посредством продолжительного исследования текстов. Это, мне кажется, правильный способ понимания техники, предложенной Дэвидом Льюисом для определения теоретических терминов посредством предложений Рамсея [29]. Как контекстуальные определения, к которым они близки, и как остенсивные определения, определения Рамсея у Льюиса схематизируют важную (возможно, сущностную) форму изучения языка. Однако смысл слова «определение» во всех этих случаях является метафорическим или по крайней мере очень широким. Ни один из этих трех видов определения не позволяет осуществлять замены: предложения Рамсея нельзя использовать для перевода.

С этим последним утверждением Льюис, конечно же, не согласен. Здесь не место вдаваться в детали, многие из которых имеют технический характер, но можно указать на два направления критики. Определения Рамсея у Льюиса задают референцию только в том случае, когда соответствующее предложение Рамсея реализуемо единственным образом. Выполняется ли когда-нибудь это условие, остается под вопросом, и маловероятно, что оно выполняется постоянно. Кроме того, даже если оно выполняется, возможные определения, которые оно предлагает, оказываются неинформативными. Если существует одна, и только одна, референциальная реализация данного предложения Рамсея, можно, конечно же, надеяться натолкнуться на него посредством проб или ошибок. Но то, что вы угадали референт термина, заданного Рамсей-предложением, в одном случае, никак не поможет в установлении референта этого термина при его следующем вхождении. Сила аргумента Льюиса, таким образом, зависит от дальнейшего предположения о том, что определения Рамсея задают не только референцию, но и смысл, а такое предположение встречается с трудностями более серьезными, нежели те, о которых только что было сказано.

Даже если бы определениям Рамсея удалось избежать этих трудностей, остался бы набор не менее важных. Ранее я указывал, что законы научной теории, в отличие от аксиом математической системы, являются всего лишь набросками законов, где их символьные формализации зависят от проблем, к которым ими применяются [30]. Это положение получило дальнейшее развитие у Джозефа Снида и Вольфганга Штегмюллера, которые рассмотрели предложения Рамсея и показали, что их стандартная пропозициональная формулировка изменяется при переходе от одного набора употреблений к другому [31]. Большая часть вхождений новых или проблематичных терминов в научном тексте встречается в рамках их применения, и соответствующие Рамсей-предложения просто-напросто не обладают достаточным арсеналом способов для предотвращения множества тривиальных интерпретаций. Для достижения разумной интерпретации текста, содержащего Рамсей-определения, читатель должен сначала учесть все многообразие различных применений. И даже после этого ему придется делать то, что историк/интерпретатор пытается делать в подобных ситуациях. А именно: создавать и проверять гипотезы относительно смысла терминов, вводимых определениями Рамсея.

Большая часть затруднений, обсуждаемых мною, в той или иной мере обусловлена традицией, утверждающей, что перевод может быть построен в чисто референциальных терминах. Я продолжаю настаивать: это невозможно. Аргументирую: здесь нельзя обойтись без чего-то такого, что относится к области значений, интенсионалов, понятий. Я рассмотрел пример из истории науки – пример, который привлек мое внимание к проблеме несоизмеримости и в первую очередь к проблеме перевода. Однако то же самое можно сказать, исходя из недавних дискуссий по референциальной семантике и связанных с ними дискуссий по проблеме перевода.

Здесь я приведу пример, о котором упоминал вначале, – о концепции справочника для перевода Куайна. Такой справочник – конечный продукт усилий радикального переводчика – состоит из соответствующих листов, один из которых содержит слова и фразы на языке переводчика, а другой – на языке изучаемого им племени. Каждая единица одного листа соотносится с одной или несколькими единицами другого, каждое такое соотнесение указывает на слово или фразу в одном языке, которое может, как полагает переводчик, быть заменено в подходящих контекстах на соответствующие ему слово или фразу другого языка. Для случаев, когда одному слову соответствует несколько вариантов, в руководстве предусмотрена характеристика контекстов, для которых следует выбирать один из возможных вариантов [32].