Томас Кун - После «Структуры научных революций»

Утверждение, что люди опираются на разные критерии при определении референтов используемых ими терминов, можно принимать как вполне обоснованное. В дополнение к этому я буду отстаивать широко распространенный ныне тезис, что ни один из критериев, используемых в установлении референции, не является только лишь конвенциональным, связанным с терминами лишь посредством дефиниции [34].

Как же тогда возможно, что люди, критерии которых различны, регулярно выбирают одни и те же референты для своих терминов? Первый ответ предельно прост. Их язык приспособлен к социальному и природному миру, в котором они живут, и в этом мире мы не встречаем объектов или ситуаций, которые, вследствие различия в критериях, привели бы к установлению различных референтов. Этот ответ порождает следующий, более трудный вопрос: чем определяется адекватность набора критериев, используемых говорящим при соотнесении языка с миром? Что должно объединять людей с разными критериями определения референции, чтобы они говорили на одном языке и были членами одного языкового сообщества [35]?

Члены одного лингвистического сообщества обладают также и общей культурой, и каждый из них, таким образом, может ожидать столкновения с одним и тем же набором объектов и ситуаций. Если они совпадают, то каждый человек должен соотносить индивидуальные термины с набором критериев, достаточным для того, чтобы отличить их референты от объектов или ситуаций иного рода, существующих в мире сообщества.

Чтобы верно опознавать элементы одного множества, часто необходимо знание и других множеств. Несколько лет назад я пришел к мысли, что умение опознавать гусей предполагает также знакомство с такими созданиями, как утки и лебеди [36]. Совокупность критериев, адекватных для идентификации гусей, зависит, как я показал, не только от характеристик, которыми обладают реальные гуси, но и от характеристик других созданий в мире, где обитают гуси и те, кто о них говорит. Немного референциальных терминов и выражений усваивается в изоляции как от мира, так и друг от друга.

Эта крайне фрагментарная модель того, каким образом говорящие соотносят язык с миром, должна вновь напомнить о двух тесно связанных между собой темах, которые неоднократно затрагивались в этой главе. Первая, конечно же, это фундаментальная роль наборов терминов, усвоение которых возможно лишь одновременно с другими, порожденными культурой, наукой или другими сферами, и которые иностранцы, сталкиваясь с этой культурой, должны рассматривать вместе при интерпретации.

Это тот холистический элемент, который вошел в главу в самом начале вместе с частичной несоизмеримостью и основание которого теперь должно быть ясным. Если несколько говорящих, использующих различные наборы критериев, успешно устанавливают одну и ту же референцию для одинаковых терминов, то иные наборы должны участвовать в определении критериев, который каждый из них соотносит с индивидуальными терминами. Во всяком случае, они должны учитываться в тех случаях, когда эти критерии не являются необходимыми и достаточными условиями референции. Таким образом, определенный род локального холизма должен быть сущностной характеристикой языка.

Эти замечания могут послужить основанием для второй актуальной для меня темы: для утверждения, что различные языки формируют различные структуры мира. Представьте, что для каждого индивида референциальный термин является своеобразным узлом в лексической сети, из которого исходят обозначения критериев, используемых при установлении референтов узлового термина. Эти критерии свяжут некоторые термины друг с другом и изолируют от остальных, осуществляя, благодаря этому, построение многомерной структуры внутри данного словаря. Эта структура отражает те аспекты структуры мира, которые могут быть описаны при помощи словаря, и она одновременно ограничивает феномены, которые могут быть описаны этим словарем. Если аномальные феномены все же возникают, их описание (возможно, даже их опознание) потребует изменения некоторой части языка и затронет фундаментальные взаимосвязи между терминами.

Заметьте: гомологические структуры, структуры, отражающие один и тот же мир, могут быть сформированы при использовании различных наборов критериев. Что сохраняют эти освобожденные от критериев гомологические структуры, так это таксономические категории мира и отношения сходства/различия между ними. Хотя я здесь перехожу к метафоре, направление моей мысли должно быть ясным. Общим для членов языкового сообщества является гомологичность языковой структуры. Их критерии не обязательно должны быть одинаковыми, потому что они могут перенять их друг у друга, если потребуется. Но их таксономические структуры должны совпадать, так как там, где отличается структура, отличается и мир, язык становится индивидуальным, и коммуникация исчезает, пока одна группа не овладеет языком другой.

Теперь должно быть ясно, где, с моей точки зрения, нужно искать инварианты перевода. В отличие от членов сообщества одного языка люди, говорящие на взаимно переводимых языках, не обязаны иметь общих терминов: «Rad» это не «wheel». Но референциальные выражения одного языка должны соответствовать нереферентным выражениям другого, и лексические структуры, употребляемые говорящими, должны быть одинаковыми не только внутри отдельного языка, но и при переходе с одного языка на другой. Короче говоря, таксономия должна сохраняться для того, чтобы гарантировать как общие категории, так и одинаковые отношения между ними. Где этого нет – перевод невозможен. Результат ясно иллюстрируется героической попыткой Китчера вписать теорию флогистона в таксономию современной химии.

Перевод – это только первый ресурс тех, кто стремится к пониманию. Коммуникация может быть установлена и без него. Но там, где перевод невозможен, необходимы в корне отличные процессы интерпретации и овладения языком. Эти процессы не являются тайной за семью печатями. Историки, антропологи и, возможно, маленькие дети участвуют в этих процессах изо дня в день. Но их ясного понимания не существует, и, похоже, оно потребует вписывания в более широкую философскую область, чем та, где они пребывают сейчас.

От подобного расширения сферы внимания зависит понимание не только перевода и его ограничений, но и концептуальных изменений. Синхронный анализ, предпринятый Куайном в работе «Слово и объект», не случайно предваряется диахронным эпиграфом лодки Нейрата.

Я благодарен своим комментаторам за терпимость к моему промедлению, за глубину их критики и за предложение предоставить письменный ответ. С большинством их мнений я согласен, но не со всеми. Часть наших остаточных расхождений основывается на непонимании, и именно с этого я и начну.