Валентина Сченснович - Россия и мусульманский мир № 5 / 2012

Следует отметить, что религиозному сознанию молодых мусульман Дагестана давно присущи идеи экстремизма. Многие из них были убеждены в том, что в Чечне идет настоящий джихад, несмотря на отсутствие фетвы по этому вопросу. Даже признавая ошибки Багауддина – известного лидера радикального салафизма в Дагестане, и Басаева, они на эмоциональном уровне испытывали симпатии к сражающимся против федеральных сил и местных режимов на Северном Кавказе. Салафизм (по идеям близкий к ваххабизму) стремится стать идеологией, привлекательной для населения. По опросам, проведенным автором, 24,4 % населения не считают ваххабизм экстремистским течением. По мнению отдельных экспертов – и с ними надо согласиться, – салафиты смогли найти поддержку у части исламской молодежи в республике.

В определенной степени формирование религиозно-экстре-мистских настроений у молодых людей спровоцировала несовершенная правовая база противодействия экстремизму. Дагестанский «антиваххабитский» закон, как и подобные законы, принятые в соседних республиках, не учел одного обстоятельства: многообразия форм проявления исламского фундаментализма. В законе РД «О запрете ваххабитской и иной экстремистской деятельности» (1999) оказались смешанными два различных явления:

а) склонность к насилию под религиозными и квазирелигиозными лозунгами;

б) твердая приверженность убеждениям и образу жизни, которые человек считает правильными.

Относительно роли исламской религии в экстремистской деятельности, в том числе террористической, существуют две противоположные точки зрения. Согласно одной, ислам, как и всякая другая религия, не имеет никакого отношения к экстремизму. Считается, что «ислам – религия мира», а потому она может быть лишь использована определенными силами в достижении своих политических, не исламских целей; но религиозного экстремизма, как проявления религиозной социализации личности, в ней нет. В ходе подготовки Всероссийской конференции «Актуальные проблемы противодействия религиозно-политическому экстремизму» (г. Махачкала, 6 июня 2007 г.) духовные лидеры категорически возражали против термина «религиозный» в ее названии. Другая точка зрения основывается на том, что имеет место не только религиозно-политический, но и религиозный экстремизм. Он возможен потому, что религиозное сознание создает свою специфическую «объективную» реальность, смысл и значение которой для верующего такие же (а зачастую и выше), как факты реальной жизни. Наиболее серьезной формой религиозно-политического экстремизма является не инструментальное использование возможностей религиозного протеста, а смыкание религиозного экстремизма с политической деятельностью.

Известный исследователь ислама в Дагестане Д.В. Макаров считает, что главный вызов ваххабизма лежит не в религиозной, а в социально-политической плоскости. Данное утверждение можно истолковать как определение коренных причин террористической деятельности на Северном Кавказе в социально-политической сфере, а религия – форма выражения социального протеста. Точка зрения Д.В. Макарова достаточно убедительно связывается с марксистской методологией анализа религиозного сознания. Религиозное сознание как духовная надстройка способно породить собственные источники развития. Одним из показателей такой возможности является разработка в мусульманском богословии понятий «батин» и «захир». Другим – продолжающиеся в течение многих веков богословские конфликты между суфиями (тарикатистами) и салафитами независимо от социально-политических условий. Как справедливо писал A.M. Васильев по поводу ваххабизма, «заранее оговоримся, что невозможно найти социально-политическое содержание в каждом положении ваххабитского учения. Оно в значительной мере охватывает… область внутри-богословских схоластических споров».

Надо признать, что и в дагестанском салафизме имеют место наряду с социально-политическими свои собственные, религиозные корни возникновения. Необходимость различения религиозного и религиозно-политического экстремизма в условиях Дагестана важна по нескольким причинам.

Во-первых, экстремальность религиозного сознания, как правило, проявляет себя в индивидуальном сознании. Так, в трех социологических опросах в РД, проведенных с 2004 г., находит подтверждение гипотеза, согласно которой исламское массовое сознание в республике имеет высокое консервативно-салафитское содержание. Это не радикальный салафизм, обозначенный в современном Дагестане как «ваххабизм», и не конструктивный салафизм типа татарского джадидизма, склонного к широкому применению традиций иджтихада – новых истолкований основополагающих сакральных текстов с целью адаптации к изменяющемуся миру. Оно проявляет себя в строгом соблюдении норм шариата, в отрицании каких-либо новшеств в практике исламского поведения.

Данная форма салафизма в Дагестане имеет глубокие исторические корни. Своеобразие ее бытования заключается в том, что в стабильные периоды развития общества она не объединяла верующих в религиозные секты, политические организации, не ставила задачу реорганизации общественной и государственной жизни по строгим нормам салафизма. Индивидуальные (не объединенные в какие-либо секты политические организации) формы проявления исламского фундаментализма могут стать экстремистскими при определенных политических, социально-экономических условиях. Это довольно распространенное явление в Дагестане, особенно в горной и предгорной зонах. «Антиваххабитский» закон при последовательном его применении неизбежно противопоставляет себя устоявшимся религиозным нормам, затрагивая конфессиональные интересы больших групп населения. Это обстоятельство провоцирует процессы перехода неэкстремистских форм фундаментализма в экстремистские. Увеличение числа религиозно-экстремистских группировок, включающих молодежь, после принятия «антиваххабитского» закона, возможно, связано и с данным обстоятельством.

С целью выявить степень проявления религиозной мотивации конфликтного, экстремистского поведения в молодежной среде нами были проведены в 1996–2010 гг. социологические исследования. Эмпирическую базу статьи составили, прежде всего, данные опроса молодежи республики, осуществленного в 2010 г. Опрашивались молодые люди в городах Махачкала, Дербент, Хасавюрт, Кизилюрт, Буйнакск, а также в селах Ботлихского, Буйнакского, Карабудахкентского, Кизилюртовского, Казбековского и Каякентского районов. Естественно, первый вопрос, который связан с влиянием религии на социальное поведение молодежи, – это вопрос об уровне ее религиозности. По данным, полученным автором в 2004 г., показатель религиозности в группе молодежи возраста «до 29 лет» – 81 %. Причем, по итогам четырех опросов, начиная с 1996 г. религиозность населения медленно уменьшалась – от 85 до 79 %. По данным же 2010 г., у молодежи показатель религиозности неожиданно составил почти 95 %. Объяснение данному факту, видимо, следует искать в динамике религиозного сознания населения РД.