Владимир Высоцкий - Избранное

И получил команду отдыхать.

И стало тесно голосам в эфире,

Но Левитан ворвался, как в спортзал.

Он отчеканил громко: «Первый в мире!»

Он про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрёк про самочувствие своё…

Пришла такая приторная лёгкость,

Что даже затошнило от неё.

Шнур микрофона словно в петлю свился,

Стучали в рёбра лёгкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился —

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость,

Я вешу нуль, так мало — ничего!

Но я не ведал в этот час полёта,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от нее кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой.

Всё, что сумел запомнить, я сразу перечислил,

Надиктовал на ленту и даже записал.

Но надо мной парили разрозненные мысли

И стукались боками о вахтенный журнал.

Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,

И мелкие сновали меж ними чуть плавней,

Но невесомость в весе их как-то уравняла —

Там после разберутся, которая важней.

А я ловил любую, какая попадалась,

Тянул её за тонкий невидимый канат.

Вот первая возникла и сразу оборвалась,

Осталось только слово одно: «Не виноват!»

Но слово «невиновен» — не значит «непричастен»,

Так на Руси ведётся уже с давнишних пор.

Мы не тянули жребий, — мне подмигнуло счастье,

И причастился к звёздам член партии, майор.

Между «нулём» и «пуском» кому-то показалось,

А может — оператор с испугу записал,

Что я довольно бодро, красуясь даже малость,

Раскованно и браво «Поехали!» сказал.

[1970]

Я оглох от ударов ладоней,

Я ослеп от улыбок певиц.

Сколько лет я страдал от симфоний,

Потакал подражателям птиц.

Сквозь меня многократно просеясь,

Чистый звук в ваши души летел.

Стоп! Вот тот, на кого я надеюсь,

Для кого я все муки стерпел.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл — шею спиливал,

А я усиливал, я усиливал.

На низах его голос утробен,

На верхах он подобен ножу.

Он покажет, на что он способен,

Ну, и я кое-что покажу.

Он поёт задыхаясь, с натугой,

Он без сил, как солдат на плацу.

Я тянусь своей шеей упругой

К золотому от пота лицу.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину.

На пиле один играл — шею спиливал,

А я усиливал, я усиливал.

Только вдруг… Человече! Опомнись!

Что поёшь? Отдохни, ты устал!

Это патока, сладкая помесь.

Зал! Скажи, чтобы он перестал!

Всё напрасно — чудес не бывает,

Я качаюсь, я еле стою.

Он бальзамом мне горечь вливает

В микрофонную глотку мою.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину.

На пиле один играл — шею спиливал,

А я усиливал, я усиливал.

В чём угодно меня обвините,

Только против себя не пойдёшь.

По профессии я — усилитель.

Я страдал, но усиливал ложь.

Застонал я — динамики взвыли,

Он сдавил моё горло рукой.

Отвернули меня, умертвили,

Заменили меня на другой.

Тот, другой, — он всё стерпит и примет,

Он навинчен на шею мою.

Нас всегда заменяют другими,

Чтобы мы не мешали вранью.

Мы в чехле очень тесно лежали:

Я, штатив и другой микрофон.

И они мне, смеясь, рассказали,

Как он рад был, что я заменён.

[1971]

Чтоб не было следов — повсюду подмели.

Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте!

Мой финиш — горизонт, а лента — край Земли,

Я должен первым быть на горизонте.

Условия пари одобрили не все,

И руки разбивали неохотно.

Условье таково, — чтоб ехать по шоссе,

И только по шоссе, бесповоротно.

Наматывая мили на кардан,

Я еду параллельно проводам,

Но то и дело тень перед мотором —

То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.

Я знаю, мне не раз в колёса палки ткнут.

Догадываюсь, в чём и как меня обманут.

Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут

И где через дорогу трос натянут.

Но стрелки я топлю. На этих скоростях

Песчинка обретает силу пули.

И я сжимаю руль до судорог в кистях —

Успеть, пока болты не затянули!

Наматывая мили на кардан,

Я еду вертикально к проводам.

Завинчивают гайки. Побыстрее!

Не то поднимут трос, как раз где шея.

И плавится асфальт, протекторы кипят.

Под ложечкой сосёт от близости развязки.

Я голой грудью рву натянутый канат.

Я жив! Снимите чёрные повязки.

Кто вынудил меня на жёсткое пари —

Нечистоплотны в споре и расчетах.

Азарт меня пьянит, но, как ни говори,

Я торможу на скользких поворотах!

Наматываю мили на кардан

Назло канатам, тросам, проводам.

Вы только проигравших урезоньте,

Когда я появлюсь на горизонте!

Мой финиш — горизонт — по-прежнему далёк.

Я ленту не порвал, но я покончил с тросом.

Канат не пересёк мой шейный позвонок,

Но из кустов стреляют по колесам.

Меня ведь не рубли на гонку завели,

Меня просили: — Миг не проворонь ты!

Узнай, а есть предел там, на краю Земли?

И можно ли раздвинуть горизонты?

Наматываю мили на кардан.

И пулю в скат влепить себе не дам.

Но тормоза отказывают. Кода!

Я горизонт промахиваю с хода.

[1971]

* * *

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты —

И хрипят табуны, стервенея внизу.

На глазах от натуги худеют канаты,

Из себя на причал выжимая слезу.

И команды короткие, злые

Быстрый ветер уносит во тьму:

«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»

И «Буксир, подработать корму!»

Капитан, чуть улыбаясь,

Мол, все верно — молодцы,

От земли освобождаясь,

Приказал рубить концы.

Только снова назад обращаются взоры —

Цепко держит земля, все и так и не так.

Почему слишком долго не сходятся створы,

Почему слишком часто моргает маяк?!

Все свободны, конец всем вопросам.

Кроме вахтенных — всем отдыхать!

Но пустуют каюты — матросам

На свободе не хочется спать.

Капитан, чуть улыбаясь,

Думал: «Верно, молодцы!»

От земли освобождаясь,

Нелегко рубить концы.

Переход — двадцать дней. Рассыхаются шлюпки.

Нынче утром последний отстал альбатрос.

Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке

Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.

Так и есть! Трое месяц в корыте —

Яхту вдребезги кит разобрал.

Да за что вы нас благодарите?

Вам спасибо за этот аврал.

Капитан, чуть улыбаясь,

Кинул тихо «Молодцы!» —