Владимир Высоцкий - Избранное

Вы тугую не слушайте плеть!

Но что-то кони мне попались привередливые,

И дожить не успел, мне допеть не успеть.

Я коней напою,

Я куплет допою,—

Хоть немного ещё постою на краю?

Сгину я, меня пушинкой ураган сметёт с ладони,

И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.

Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!

Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Не указчики вам кнут и плеть.

Но что-то кони мне попались привередливые,

И дожить я не смог, мне допеть не успеть.

Я коней напою,

Я куплет допою,—

Хоть немного ещё постою на краю?

Мы успели — в гости к богу не бывает опозданий.

Что ж там ангелы поют такими злыми голосами?

Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий?

Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Умоляю вас вскачь не лететь!

Но что-то кони мне попались привередливые,

Коль дожить не успел, так хотя бы допеть!

Я коней напою,

Я куплет допою,—

Хоть мгновенье еще постою на краю…

[1972]

Он не вышел ни званьем, ни ростом.

Не за славу, не за плату,

На свой необычный манер,

Он по жизни шагал над помостом

По канату, по канату,

Натянутому, как нерв.

Посмотрите, — вот он

Без страховки идет,

Чуть левее наклон,—

Упадет, пропадет,

Чуть правее наклон,—

Все равно не спасти,

Но, должно быть, ему очень нужно пройти

Четыре четверти пути.

И лучи его с шага сбивали,

И кололи, словно лавры.

Труба надрывалась, как две.

Крики «браво!» его оглушали,

А литавры, а литавры —

Как обухом по голове

Посмотрите, — вот он Без страховки идет.

Чуть левее наклон,—

Упадет, пропадет,

Чуть правее наклон,—

Все равно не спасти

Но теперь ему меньше осталось пройти —

Уже три четверти пути.

«Ах, как жутко, как смело, как мило!

Бой со смертью три минуты!»

Раскрыв в ожидании рты,

Из партера глядели уныло.

Лилипуты, лилипуты,—

Казалось ему с высоты.

Посмотрите, — вот он

Без страховки идет.

Чуть правее наклон —

Упадет, пропадет

Чуть левее наклон —

Все равно не спасти,

Но спокойно, — ему остается пройти

Всего две четверти пути.

Он смеялся над славою бренной;

Но хотел быть только первым.

Такого попробуй угробь!

Не по проволоке над ареной,

Он по нервам, нам по нервам

Шел под барабанную дробь.

Посмотрите, — вот он

Без страховки идет.

Чуть правее наклон —

Упадет, пропадет.

Чуть левее наклон —

Все равно не спасти.

Но замрите, — ему остается пройти

Не больше четверти пути.

Закричал дрессировщик, и звери

Клали лапы на носилки,

Но прост приговор и суров.

Был растерян он или уверен—

Но в опилки, но в опилки

Он пролил досаду и кровь.

И сегодня другой

Без страховки идет.

Тонкий шнур под ногой —

Упадет, пропадет.

Вправо, влево наклон —

И его не спасти.

Но зачем-то ему тоже нужно пройти

Четыре четверти пути.

[1972]

Шут был вор, он воровал минуты,

Грустные минуты тут и там.

Грим, парик, другие атрибуты

Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке, между номерами,

Незаметно, тихо, налегке

Появлялся клоун между нами

В шутовском дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован.

Жаждет смеха он, тряхнув мошной,

И кричит. «Да разве это клоун?

Если клоун — должен быть смешной!»

Вот и мы… Пока мы вслух ворчали.

«Вышел на арену, так смеши!»—

Он у нас тем временем печали

Вынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье — век двадцатый,

Цирк у нас, конечно, мировой,

Клоун, правда, слишком мрачноватый,

Невеселый клоун, несмешной.

Ну, а он, как будто в воду канув,

Вдруг при свете, нагло, в две руки

Крал тоску из внутренних карманов

Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,

Хлопали, ладони раздробя.

Он смешного ничего не делал —

Горе наше брал он на себя.

Только, балагуря, тараторя,

Все грустнее становился мим,

Потому что груз чужого горя

Из упрямства он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы…

Шут сгибался в световом кольце,

Горше становились пантомимы,

И морщины — глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды

Он горстями выгребал из нас,

Нам давая видимость свободы,

А себе защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,

Весело, по нашим временам:

«Ах! Как нас приятно обокрали —

Взяли то, что так мешало нам!»

Время! И, разбив себе колени,

Уходил он, думая своё.

Рыжий воцарялся на арене,

Да и за пределами её.

Злое наше вынес добрый гений

За кулисы, вот нам и смешно.

Тысячи украденных мгновений

В нём сосредоточились в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи,

Барабана дробь… и тишина.

Слишком много он взвалил на плечи

Нашего. И сломана спина.

Зрители, и люди между ними,

Думали: вот пьяница упал.

Шут в своей последней пантомиме

Заигрался — и переиграл.

Он застыл не где-то, не за морем, —

Возле нас, как бы прилёг, устав.

Первый клоун захлебнулся горем,

Просто сил своих не рассчитав.

[1973–1974]

Кто-то высмотрел плод, что неспел,

Потрусили за ствол — он упал.

Вот вам песня о том, кто не спел

И что голос имел — не узнал.

Может, были с судьбой нелады,

И со случаем плохи дела,

А тугая струна на лады

С незаметным изъяном легла.

Он начал робко — с ноты «до»,

Но не допел её, не до…

Не дозвучал его аккорд

И никого не вдохновил.

Собака лаяла, а кот

Мышей ловил, мышей ловил.

Смешно, не правда ли, — смешно?

А он шутил — не дошутил,

Недораспробовал вино,

И даже недопригубил.

Он пока лишь затеивал спор,

Неуверенно и не спеша,

Словно капельки пота из пор,

Из-под кожи сочилась душа.

Только начал дуэль на ковре,

Еле-еле, едва приступил.

Лишь чуть-чуть осмотрелся в игре,

И судья еще счет не открыл.

Он знать хотел всё от и до,

Но не добрался он, не до…

Ни до догадки, ни до дна,

Не докопался до глубин,

И ту, которая одна,

Недолюбил, недолюбил!

Смешно, не правда ли, смешно,

Что он спешил — недоспешил?

Осталось недорешено

Всё то, что он недорешил.

Ни единою буквой не лгу.

Он был чистого слога слуга,

Он писал ей стихи на снегу,—

К сожалению, тают снега.

Но тогда еще был снегопад

И свобода писать на снегу.

И большие снежинки, и град

Он губами хватал на бегу.

Но к ней в серебряном ландо