Андрей Кочергин - Мужик с топором

Это не есть хорошо и не есть плохо, но это замыливает нам глаз и смещает район прицеливания, мы забываем о вечном, суетимся и треплем нервы себе и соседним пассажирам, истерически прикидывая, чего у нас еще нет и почему именно это и есть конец света.

Да, Света, это конец!

А потом вдруг выясняем, что посадили свои батарейки и нам уже не хочется трахнуть пробегающую мимо хорошенькую студентку и совершенно нет сил подраться с резвым люмпеном, назвавшим вас, ну, скажем, гомосексуалистом, даже если при этом он окликнул вас пинком под вялый, грустный зад.

Ну, и зачем вам это существование? Где в нем неистребимая диалектика, основа всех процессов, проистекающих во Вселенной, где и как проморгали вы движение вперед и что это за «вперед» такой, если «от зарплаты до зарплаты»? Мы что – овощи в теплице, ожидающие полива с пестицидами?!

Вот уж хрен! Если человеческая жизнь не подвиг, то она теряет свою соль и перец, превращаясь в комбикорм. А человек, жрущий этот комбикорм, превращается в парнокопытное, вялое и безропотное, как «детский ослик», способный в лучшем случае плаксиво всхлипнуть и не рискующий вздрогнуть, даже если ему засунули в задницу дикорастущую кукурузину.

Спросите себя, если все в мире происходит не просто так и ваше появление на этой планете черного юмора не случайно, то зачем оно и в чем прикол? Если существование Господа Бога принимается хотя бы приблизительно, то чего это Он удумал?

ЭВОЛЮЦИЯ!

Именно это и есть наша жизнь, мы эволюционируем от сперматозоида до гробовой доски, причем если эти изменения верны с биологической точки зрения, то они просто очевидны с нравственной!

Помните: «Кто не с нами, тот против нас!» Нет, это сказал не Гитлер.

Так вот, нет такой формы существования личности, как «неплохой человек», потому, оценивая себя самостоятельно, мы готовы найти у себя столько милых привычек и умилительных черт, а при этом простить себе столько невинных шалостей и безобидных капризов, что поневоле мир станет исполнен многообразия оттенков серого, потеряв бинарную систему определения «белое/черное», «добро/зло». А это совершенно неприемлемо хотя бы потому, что невозможно размыть до «серого» категорию «жизнь/смерть». Ужаснитесь, взглянув на коматозных больных!

Равновесие есть продукт борьбы хотя бы двух сил! Что-то в этом роде написал Энгельс в «Диалектике природы».

БОРЬБЫ!

И если жизнь не борьба, если жизнь не перманентный подвиг, то она просто попала не в те руки, и искренне жаль, что экзамен, носящий имя и фамилию новорожденного, будет бездарно провален испытуемым.

«Какой такой подвиг и где его взять в нашем заунывном …здопропащенске?» – спросите вы меня.

Для начала стоит договориться о терминах. Само слово «подвиг» происходит от глагола «подвигать», то есть двигать эту Вселенную к свету, сражаться, забыв о мелочном, пребывая в простительной эйфории великих мечтаний.

Вопрос: если мы готовы улучшать себя, а через это и окружающий мир, то какая такая половая разница, в какой точке планеты это делать? Как пребывание в отдаленной пещере на Синае смогло помешать Илье Пророку, совершившему подвиг веры, когда даже Создатель удивился истовости этого Святого и послал ему псов и воронов, зализывавших его раны и приносящих хлеб в неопрятных клювах. И каким таким чудесным образом эта пещера по сей день нами вспоминается, а подвиг горит в наших сердцах?!

Так вот, сделать что-либо героическое для кого-либо, без сомнения, можно, но всегда и практически все человек делает для себя. Даже погибая на войне, защищая свою страну, он погибает ЗА СВОИ ИДЕАЛЫ И ПРИНЦИПЫ! ЗА СВОИ!

«…Обрети Дух мирен, и вокруг Тебя сотни спасутся!» – это не я сказал, а преподобный Серафим Саровский.

Живи в состоянии подвига, в борьбе за свои, даже не полыхающие оригинальностью нравственные цели, и поневоле люди, тебя окружающие, начнут жить так же, как удивляющий их человек.

«Хорошим человеком быть выгодно», – заметил Федор Михайлович Достоевский.

И это так, без всяких сомнений!

Искренний в своих поступках человек понятен, стабилен и дееспособен, потому подвиг ждет его, а подвиг и подлость столь же «несовместимы, как гений и злодейство». Это уже Пушкин.

Улучшайте себя, познавайте себя через понятные и объективные категории поступков, принимая за «подвиг» любое хорошее дело, сделанное наперекор лени, вялости и чванному общественному мнению цивилизации потребителей. Мы просто обязаны становиться лучше день ото дня, в противном случае какое мы имеем право требовать от наших детей отличных оценок в школе, если еще не сдали наш собственный экзамен – тест на человеческую состоятельность!?

Ну и кое-что из раннего.

…А теперь скажу очень интимную вещь и попрошу оставить ее без комментариев.

Мама показала фото, сделанное в яслях, где мне полтора года. Я стою около елки, в белой рубашечке, сандаликах и черной бабочке, тихий худенький мальчик с широко открытыми глазами… Я разрыдался, как малахольная старушка, чего уж точно от себя не ожидал. Этот мальчик еще не знает, что его ждет! Мне абсолютно не жалко себя, причем никогда, но до ощутимой боли жалко этого незнакомого мне ребенка, еще не подозревающего, что предстоит ему пережить.

Странная вещь!… Более чем неприязненно относясь к себе – ведь я-то знаю, какое на самом деле я дерьмо, – я всегда уважительно отношусь к посторонним людям. Именно по этой причине я никогда не оскорбляю мужчин жалостью и снисхождением. Как только они позволяют себе перейти границы дозволенного, я веду себя с максимальной жестокостью, дабы не дать противнику даже шанса на победу!

Мнение мое необязательно правильное.

Это был первый по-настоящему темный период жизни – с жестким, реальным предательством близких и невообразимой грязью. Время, когда, бесцельно передвигаясь по улицам, с каждым шагом я все больше сгибался под тяжестью навалившейся темноты. «Почему именно со мной? Все так глупо и бездарно, похоже, сопьюсь и сдохну, голодный, под забором…» – и это еще не самые черные из моих тогдашних мыслей. Питер – очень мрачный и взрослый город, полный туманов, миазмов и депрессивных флюидов, сочащихся из неопрятных каналов… Навстречу мне шел мужчина с суровым непроницаемым лицом, он катил коляску, в которой сидел молодой парень – инвалид с церебральным параличом. Подросток смотрел на мир большими влажными глазами. Как от удара током, ноги мои, потеряв подвижность, вросли в землю, сердце сжалось в горошину. Глядя вслед удаляющейся паре, я отчетливо, невыносимо остро понял, что это и есть настоящее горе. Горе, по сравнению с которым моя собственная гибель – лишь «успокоительное средство». Как можно утопать в волнах собственного эгоизма, гадить на все и всех, обвинять, хныкать, занудливо жалеть себя, даже не имея представления о том, что такое настоящее горе? Ведь я имею подаренную Богом возможность вдохнуть полной грудью этот удивительный воздух, не заботясь о живой крови, текущей по венам, и видя то, что многие люди, гораздо более достойные, уже не увидят никогда.