Леонид Фролов - Сватовство

Перед институтом воспитательницей в детсаде работала — один за ней начинал ухаживать. Инженер из проектного института. Но он Вере не нравился, и она от него убегала.

Теперь вот Митька… Куда от него бежать?

Вера отложила тетради, облокотилась о стол: «Маме, что ли, обо всем написать? Нет, разволнуется, лучше не надо».

Вера встала, прошлась по учительской. На стене, на гвоздиках, развешаны наглядные пособия: где ударения ставить. А вот где ударение поставить в жизни? Никакого пособия нет.

Вера оделась, нащупала в кармане ключ от школы — замок там, в дверях, — и направилась к выходу.

Школа одиноко стояла за деревней на крутом взлобке. С какой стороны ни въезжаешь в Раменье, ее отовсюду видать. И на школьное крыльцо выскочишь — Раменье тоже как на ладони.

Синие тени от построек легли на дорогу. И снега поэтому казались белыми-белыми. Но уже пахло прелью. Наверное, оттого, что под крышей висели сосульки и вдоль стены на солнечной стороне капелью просверлило дыры в снегу до самой земли, прелый запах кружил Вере голову.

Ребята бегали полем, совершенно не огрузая. А по утрам наст держал уже лошадей, и колхозники ездили на луга за сеном, не проминая к стогам дороги.

Вера тоже свернула туда, где бегали школьники. Решила полем пройти к дому Павлы Ивановны, срезать угол.

Снег слепил глаза, и Вера старалась не смотреть под ноги. Из-под наста кое-где торчала щетина стерни. Снег в этих местах не слежался, и, чтобы не оступиться, стерню надо было обходить стороной. Но Вера, как маленькая, шла напрямик, и проваливалась до коленей, и смеялась, и нарочно не обходила стерню. Ребята кричали Вере Петровне, чтобы она огибала опасные места, а Вера будто не понимала их и дурачилась, упрямо шла на щетинившееся над снегом жнивье.

У бани она услышала запах каменки, и щемящее чувство остановило ее. Она всей грудью вдохнула этот древний запах, огляделась по сторонам и удивилась, будто только на свет родилась, будто впервые увидела и белый снег, и синее небо над головой, и покосившуюся изгородь, и неровный ряд деревянных домов, и седой дым из труб. Вера вдруг ощутила, что все в мире взаимосвязано. Вот убери отсюда эту старую баню, и уже чего-то не будет хватать. Или изгородь убери, или этот запах каменки, или дым из труб — не то, не то будет. Вот так, наверно, и люди, уезжая отсюда, меняют что-то в жизни других людей.

Вера не могла бы сейчас передать свою мысль словами, она просто чувствовала ее, жила ею.

В Раменье сорок домов, а из каждого кто-то уехал в чужие края… Вот о чем думала Вера.

Она обошла баню вокруг и остановилась у раскидистой вербы. Верба уже выбросила почки, приготовилась зацвести. А вокруг нее из-под снега выбивался подрост. На нем не было почек, но он будто умылся зеленым молоком: нежная кора так и светилась. И Вера представила, что вот дерево отживет свою жизнь, а вместо него, на его же корню, поднимется новое. И так во веки веков.

— Вера Петровна! — услышала Вера Манюнин голос. Манюня стояла потупившись. Исподлобья взглядывала на Веру и торопливо опускала ресницы. Видно, не терпелось ей что-то сказать, а решимости не хватало. — Ты, Вера Петровна, вербы наломать хочешь?

— Да нет, зачем же? Она не распустилась еще.

— Ну и что? В банке с водой распустится, зацветет.

Они вместе с Манюней наломали зеленеющих сочной кожурой прутьев.

— К тебе, Вера Петровна, Митька, говорят, сватался?

Вера сглотнула слюну, ничего не ответила.

— Митька хороший парень, — певуче проговорила Манюня. — Я бы за него пошла не задумываясь. Да меня Володя замуж зовет.

Она ковыряла носочком валенка снег и не смела поднять на Веру глаз.

— Это какой Володя? Солдат, что ли, который письма пишет тебе?

— Он, Вера Петровна, уже не солдат. Он прапорщик. Он солдатом был, когда с Митькой вместе служил.

— Так он с ним служил? — У Веры не повернулся язык назвать Митькино имя.

— Ну да, меня Митя и познакомил с ним. Он ему адрес мой дал, мы и стали друг другу письма писать. Теперь вот Володя обещает в отпуск ко мне приехать и меня с собой увезти. А чего я здесь потеряла? Я поеду. Там Заполярье, конечно, да я не боюсь.

Господи! И Манюня туда же. Природа свое берет.

Они вошли в дом. Павла Ивановна растопляла печку-лежанку.

— Ну, девки, весну с собой принесли. — Она сбегала на кухню, притащила пол-литровую стеклянную банку, плеснула в нее воды и поставила вербу. — Зацветет скоро, как и вы. Вон на Маньку смотрю, так как бутончик аленький.

Ивановна вымыла под умывальником руки и снова осмотрела Манюню:

— Да что с тобой, Манька, делается-то? Ты и вправду цветешь…

— Она, Павла Ивановна, замуж выходит, — сказала Вера.

Ивановна всплеснула руками.

— За солдата?

— Он теперь не солдат, а прапорщик. — Манюня и в избе скребла валенком, будто снег ковыряла. Глаз не смела поднять.

— Ой, Манька, мужику ведь баба нужна здоровая. А ты за нездоровье пенсию получаешь, — стала увещевать Манюню Павла Ивановна.

Манюня елозила валенком по половице:

— Я откажусь от пенсии. Я уж об этом думала.

— Откажешься, так здоровей-то оттого не сделаешься.

— Ну, Павла Ивановна, ты сама всю жизнь одна прожила и другим того же желаешь, — обиженно протянула Манюня.

— Манька, думай, что говоришь. — Павла Ивановна качнула вперед голову, будто подтолкнула свои слова к Манюне.

— Нет, я уж теперь не пойду на попятную, — заявила Манюня и перестала скрести валенком. — Я уж и письмо Володе отправила. Мне Варвара Петиха помогла составить. А Володя уж получил его и написал, что выезжает за мной.

Ивановна разохалась, заругала Петиху, руками завсплескивала, все руки о бедра избила.

— Нет, Манька, пиши скорее отказ. Он обмануть тебя хочет. Ему Митька сказал, что ты простая девка, бесхитростная — вот солдат к тебе и подваливается. У этого солдата и в Мурмане знаешь сколь краль! Нам Митька рассказывал: пол-Мурмана, говорит, и у каждой от него по ребенку. Мне не веришь — у Веры спроси.

У Манюни на глазах навернулись слезы. Она смотрела на Веру, ждала, что та скажет, а сама уже всему верила, чего наговорила ей сейчас Павла Ивановна.

— Вот спроси-ко у Веры, спроси. Нам Митька целый вечер рассказывал. Мы уж тебе не хотели и говорить, да ведь прохвост обманет тебя. Ты наша ведь девка-то, раменская, а не из Мурмана какого-нибудь. В обиду тебя неохота давать…

Манюня неотрывно смотрела на Веру, и Вера кивнула ей: да, рассказывал.

Манюня с ревом выскочила из дому. Вера хотела было бежать за ней, но Павла Ивановна удержала ее за рукав: пусть побудет одна — и тут же подтолкнула вперед:

— Нет, девка, иди. Как бы не натворила чего с собой.

Манюня жила в маленьком домике, оставшемся ей от матери. Вера часто заглядывала к ней и всякий раз поражалась: во весь простенок портрет солдата (с фотографии в Березовке увеличили).