Джованни Верга - Папа Сикст

— Ах, как же милостив к вам господь бог! Как много вы знаете, ваша милость!

— Сын мой, ведал бы ты, чего мне это стоило! Видишь, я уже совсем седой. А что толку? Падре Летторе — и больше ничего.

— Безобразие! Ведь всегда так: чем больше человек заслуживает, тем меньше его ценят… Я-то понимаю, и будь я священником, будь у меня свой голос в капитуле [8] Капитул — общее собрание членов какого-либо монашеского ордена. , когда выбирают приора…

Беда в другом была. Чтобы стать послушником и получить право служить мессу, нужно было хоть немного знать латынь и внести в монастырскую казну двадцать унций. Что касается латыни, тут куда ни шло, Вито Скардо добился-таки своего — до одури потел над книгами, словно Иисус в Гефсиманском саду [9] Согласно библейской легенде, речь идет о последней молитве Иисуса перед его арестом. , прислушивался к священникам, и, набычив свою упрямую крестьянскую голову, которая если уж чего захочет, своего непременно добьется, он с помощью бога и падре Летторе сумел вложить в нее все, что нужно. Но найти двадцать унций — это было уж совсем непосильное дело. Мысль об этом гвоздем сидела у него в мозгу с утра до вечера. Он терпел всяческие воздержания и лишения, не говоря уже о постах, так что только кожа да кости теперь от него оставались, и верующие шептались, что под рясой он еще и власяницу надевает. В церкви он был услужлив со всеми, предупредителен с дочерьми важных особ, которые исповедовались у приора, а патриарха святого Джузеппе [10] Патриарх святой Джузеппе — святой Иосиф, покровитель бедняков, сирот и всех страждущих, а также и тех, кто желает вступить в брак. По свидетельству евангелистов, был плотником. так почитали, что вдова Бронья даже пожелала поставить тому новый алтарь, и в этом целиком была его заслуга. Короче, если патриарх не поможет раздобыть деньги, чтобы сделаться послушником и полностью предаться богу, значит, нет ничего святого, вовсе нет.

— Уж не думаешь ли ты стать папой? — смеясь, спрашивал его иногда приор.

А он, простак простачком, отвечал:

— Папой — нет.

Ладно, раз уж патриарх не хочет ему помочь, он, Вито Скардо, сам сотворит чудо. Вдруг разнесся слух, что он вылечивает ослов и мулов каким-то своим, только ему одному известным способом, — и люди верили. А не было этой веры, не помогали никакие его травы, и больные животные подыхали. Потом он стал угадывать числа, которые выиграют в лотерее, — словно озарение свыше нисходило на него и внутренний голос говорил: «Выйдет такой-то номер, и такой-то, и такой-то». Он, конечно, противился этой милости божией, он, простой монастырский прислужник, не имевший еще сана священника. Он сопротивлялся этому искушению, считая себя недостойным, притворялся глухим и глупым, даже уши затыкал, когда эти несчастные любители лото бегали за ним следом, умоляя:

— Ради святой рясы, которую вы носите!.. Ради памяти к вашим усопшим!.. Ради того, ради другого!.. Только два слова, и вы спасете нас от беды!

Тем временем числа, которые вертелись у него в голове, выдавали его пальцы, указывавшие их помимо его желания, пока он поглаживал бороду и подавал знак:

— Тише!

Кто догадывался об этом и подсматривал эти числа, тот выигрывал по крайней мере дважды.

Падре приор, человек прямой и грубый, вызвал Вито Скардо к себе и устроил ему хорошую головомойку.

— Что за игру вы придумали? Что все это значит?

Тот, опустив голову, молитвенно сложив руки — само раскаяние, ответил: мол, это значит, что господь призывает его в лоно церкви и если его не возьмут в монастырь послушником, то он уйдет и станет жить отшельником на вершине холма. Брат Джузеппе Мария догадался, конечно, что за этим скрывается.

— Чтобы самому стать святым, да? И лить воду на свою мельницу?

Вито Скардо даже не понял:

— Воду?.. Святым?.. Мельница?..

— А двадцать унций, которые надо внести за право служить мессу? Есть у тебя эти двадцать унций? А? — добавил приор, чтобы закончить разговор.

— Двадцать унций?..

Как он раздобыл их, этот пройдоха Вито Скардо, один бог знает да он сам. Или это были церковные доходы, как болтали злые языки, деньги, украденные у самого святого Франциска из того подаяния, которое собирал Вито Скардо, или вдова Бронья помогла и тут, позволив размягчить свое сердце, или это была щедрая милость какой-нибудь другой благотворительницы, спасавшей душу. Как раз тогда жена Скарикалазино продала участок, принадлежавший ей. Так или иначе, объявился вдруг нежданно-негаданно отец Вито Скардо, человек, само прозвище которого — Маланната (Неурожайный Год) — говорило о том, что он собой представляет, — нищий оборванец, способный с родного сына содрать шкуру, чтобы свою залатать, и выложил денежки, которые надо внести в монастырскую казну:

— Вот тут двадцать унций!

Приор, еще искавший какие-то предлоги, хотел узнать, откуда они у него появились. Но Вито Скардо, прослезившись от волнения и благодарности, обнимая своего отца и целуя ему руки, сгреб свои монеты и пригрозил послать все к черту.

— В таком случае позвольте распрощаться! Я оставляю вам рясу и ухожу, если не хотите спасти мою душу с моей же помощью.

— Этот дьявол еще задаст нам жару! — сказал потом в капитуле падре приор. И он верно подметил это, потому что ему подсказывало сердце.

Ладно, лишь бы убрать подальше — отправили его послушником в соседнюю провинцию, в картезианский монастырь Санта Мария. Монахи тем временем размышляли, что же произрастет из этого зерна — пшеница или плевел. А Вито Скардо и не слышно стало. Совершил обряд, сделался послушником, поколесил немного по белу свету, как того хотелось его начальству, и вернулся с новым именем — брат Джобаттиста из Милителло, теперь уже монах с большой бородой, в которой кое-где пробивалась седина.

Однако вместе с бородой и сединой у него прибавилось и разумения. Когда он вернулся, город был взбудоражен — повсюду знамена, иллюминация, портреты Пия IX [11] Речь идет о революции 1848 года в Сицилии, которая из Палермо распространилась по всему острову. Скарикалазино свободно разгуливал по городу, а падре приор ходил поджав хвост. Короче, долго продолжаться это не могло. Между тем настала пора собирать капитул для избрания на высшие должности в монастыре. Недовольных оказалось немало, но еще больше было дураков, думавших: «Наконец-то настал и мой черед!» И они суетились, из кожи вон лезли и подстраивали друг другу ловушки — либералы и роялисты. А Джобаттиста — ни с теми и ни с другими. Со всеми обходителен, с властями уважителен, а под рясой нож припасен, на всякий случай.

По мере того как приближался день выборов, монастырь все больше походил на растревоженный муравейник. Так и шныряли туда-сюда разные любопытные монахи — и те, что собирали голоса, и те, что шпионили, и те, что готовили ловушки. Только и слышно было шуршание ряс да шлепанье босых ног, особенно по ночам. Там и тут возникали в коридорах группки, тайные собрания устраивались даже в ризнице, пока облачались к святой мессе, даже в трапезной все зло поглядывали друг на друга. В привратницкой беспрестанно звонил колокольчик — являлись какие-то люди из города, с кем-то о чем-то шептались, девушки, приходившие на исповедь, тоже незаметно переглядывались, богослужение велось кое-как, все ловили новости, принесенные из-за ворот, и старались понять, куда дует ветер.