Кэндзи Маруяма - Дорога к замку

В маленьких сарайчиках–раздевалках страшная толкотня — так и пихают со всех сторон. Кто‑то орёт как ошпаренный. Народ, переодеваясь в плавки, вовсю работает коленями и локтями, отчего в раздевалке ещё теснее. Полиэтиленовых пакетов, куда положено складывать верхнюю одежду, не хватает, да и пристроить их особенно некуда. Мы четверо встаём кружком, кладём пакеты в середину, на пол, и поспешно запихиваем в них своё барахло.

Хотя лето в разгаре, никто из нас ещё не успел загореть — один белее другого. Захватив полотенца и кошельки, мы снова выходим наружу, на яркий свет. В раздевалку тут же с гоготом и криками бросается компания парней с билетами в руках — они только что протиснулись через ворота. Один из нас, беспокоясь за оставленные в раздевалке вещи, оборачивается — он сегодня надел новые штаны. Но мы успокаиваем его и идём дальше.

Снаружи территория бассейна казалась огромным лугом, но вблизи видно, что это просто газон с коротко подстриженной травой. Идти колко, но все же лучше, чем топать по раскалённому бетону. Пройдя мимо круглого детского лягушатника, мы направляемся к самому дальнему бассейну, расположенному ближе всего к морю.

— Совсем отощал, — бормочет тот из нас, который без очков, оглядывая свою грудь и оттягивая кожу. — Нет, вы только посмотрите.

— Все такие, — отвечает ему другой. Он у нас самый головастый. Он в этом абсолютно уверен, да так оно, в общем, и есть. Без него мы вряд ли смогли бы прожить все вместе целых два года. Он и работу подыскал, и объяснил, что нам лучше всегда держаться вместе.

— Это от жратвы, — вставляю я слово. — Вот если б мы могли каждый день покупать все, что нам хочется…

— Не, это лето виновато, — возражает Головастый.

Возле лягушатника, воды в котором — взрослому по колено, сидят папаши и мамаши, наблюдая за своим потомством. У водяной горки шум, брызги, визг, детский смех. Какая‑то тётка, наверное одна из мамаш, громко кричит.

— До конца лета ещё, поди, отощаю, — говорит тот, который без очков. — Хотя больше вроде бы уже некуда.

— Ничего, — успокаивает его Головастый, — это только до осени. А там снова наберёшь.

— Так можно и не дождаться.

Он встречается со мной глазами и тычет пальцем в свою тощую грудь, на которой можно запросто пересчитать все ребра. Он вообще хилый, и пальцы у него тонкие, как у девушки. Когда эпидемия гриппа, он всегда заболевает первый.

Бассейнов на территории всего пять, считая и те, которые ещё не достроены. Между ними — зелёный просторный газон, в общем, похоже на парк. Только вместо деревьев всюду жёлтые скамейки. Правда, никто на них не садится — люди лежат или сидят на траве. Кажется, что солнце хочет спалить все эти обнажённые тела.

По границе комплекса — новёхонькая изгородь, опутанная колючей проволокой, — это чтобы никто не проник к воде забесплатно.

По каменным ступеням мы поднимаемся к большому бассейну для взрослых. Из здоровенной стальной трубы в него льётся поток воды. Вода холодная, из водопровода, поэтому мало кто отваживается плавать — люди, едва спрыгнув в бассейн, тут же вылезают обратно и заматываются в полотенца. Публика процентов на девяносто — молодые ребята и девчонки, а стариков почти совсем нет.

Мы безо всякой разминки сразу сигаем в бассейн. Вода подхватывает тело, брызги заливают глаза. Раздаётся оглушительный свисток, но до нас не сразу доходит, что он относится к нам.

Я прекращаю заплыв и вместе с остальными товарищами оборачиваюсь к вышке со стулом, вроде судейского кресла на теннисном корте. Там сидит молодой парень в широкополой шляпе, весь чёрный от загара. Он снова оглушительно свистит и жестом подзывает нас к себе. Все поворачивают головы в нашу сторону.

Этот тип со своей вышки начинает вправлять нам мозги насчёт того, что плавать поперёк бассейна запрещено — мол, можно с кем‑нибудь столкнуться.

Мы вылезаем из воды и молча подходим к вышке. Дежурный сбавляет тон и пускается в длинные объяснения.

— Эй, ты, — говорит ему один из нас, — ты чего это так высоко забрался?

— Ага, — поддакиваю я.

Загорелый парень замолкает на полуслове и отводит глаза в сторону.

— Ну‑ка, дунь ещё разок в свою свистульку, — просит его наш Головастый и слегка трогает двумя пальцами свисающую сверху ногу дежурного. — Давай‑ка посвисти ещё.

Тот, который без очков, стоит на стрёме, а я и ещё один начинаем раскачивать вышку. Парень смотрит куда‑то вдаль, делая вид, что не обращает на нас внимания.

— Слезь‑ка на минутку, — угрожающе говорит Головастый. — Устал, поди, сидеть там, наверху.

— Нет, ничего, — отвечает парень, но по–прежнему на нас не смотрит. — Я должен быть тут.

— Ты студент, да? — спрашиваю я, обматывая кулак правой руки полотенцем. — Оглох, что ли?

— …Да, — мямлит парень.

— Молодец какой, — говорит Головастый.

— Господин студент, надо же!

— Большая шишка, — добавляю я.

— Что ж ты рассвистелся‑то? — спрашивает самый длинный из нас. — Курам на смех.

— Ну как, — говорю я, — слезешь или нет?

Парень сидит, крепко вцепившись в свисающий с шеи свисток, и упорно молчит. Пока он сам не слезет, сделать с ним ничего нельзя. Наконец нам надоедает, и мы идём к киоску, возле которого оставили свои очки. Мы шагаем прямо через толпу, и все расступаются, освобождая нам дорогу. Некоторых лежащих мы походя задеваем ногами, но они помалкивают.

Усевшись спиной к изгороди, мы рассматриваем купающихся. Никто косых взглядов на нас не бросает, а дежурный все ещё трясётся у себя на вышке.

На тропинке, ведущей через поля, народу стало ещё больше, возле кассы образовалась очередь. Вдали, за лягушатником, — трамплины для прыжков в воду, там тоже выстроился длинный хвост. Самая высокая вышка — пятиметровая, есть ещё трехметровая и метровая. С пятиметровой почти никто не прыгает, а если кто и рискнёт, так только солдатиком, причём все как один в полёте теряют равновесие и шлёпаются об воду животом или спиной. Народ смотрит и гогочет.

От жары равнина кажется вогнутой, разбросанные по ней поля и огороды сохнут под палящими лучами солнца. А вдали, у горизонта, под жёлтым небом виднеется скопление домов. Самый большой, самый распрекрасный город, если взглянуть на него очень издалека, похож на чирей, выскочивший на поверхности земли. Ну а уж дома, в котором мы живём, и подавно не разглядеть, его просто нет. Получается, что и нас самих вроде нет. Но мы‑то есть, вот они мы: сидим на траве около бассейна и загораем. Мы — есть, тут всё без дураков.

Когда мы нанимались на работу, хозяин, узнав, что мы всегда держимся вместе, сказал: "Да вы вчетвером за одного не наработаете". А по–моему, мы вчетвером стоим пятерых или даже шестерых. Нет дела, которое было бы нам не по плечу. А если и есть, то все равно нам гораздо легче, чем тем, кто держится поодиночке. Да и потом, вместе не скучно. Мы были вместе у себя в деревне и здесь, в городе, тоже вместе — и на работе, и дома, и вообще везде. Мы прожили вчетвером два года, и совсем неплохо прожили.