Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

Ну и что? Он ведь не на работе. Дежурит Липтак. А на Новый год все пьют, не так ли?

— Послушай, — сказал он Никлаи. — Ты-то меня не знаешь. Но я тебя знаю. Вот в чем фокус. Можешь сказать спасибо художнику, который намалевал вас обоих. Тебя и твою благоверную. В то время, когда все у вас шло хорошо.

Он сполз в кресле пониже и, уже почти лежа на спине, глубже закопался ногами в постель. От коньяка стены комнаты приятно колыхались. Шевельнулся и Никлаи, за ним Йоланка.

— Полно вам, — сказал Паркани. Впрочем, он был этим доволен. Все не один. — Ты любил ее, а? — подмигнул он Никлаи.

Ну конечно. Письма. О письмах рассказывала даже бабушка. Возможно, они и существовали? В поэтическом стиле. Так о них вспоминали. Год напролет писал Никлаи, письмо за письмом. Чего хотела Йоланка? Кого ждала? Стояли вокруг нее в столовой (у них непременно была столовая) и по очереди пилили. «Это деловой человек! С прекрасной репутацией! Богатый! Порядочный! Да он на руках тебя будет носить! Так, как он, тебя уж никто любить не будет!»

Так — не будет, это верно!

Из двоих всегда кто-то любит сильнее. Один все отдает, а другой только прикидывает, другой только свой быт меняет.

Йоланка. Нравился ей Никлаи, и любила она его, но не так, чтобы пожертвовать собой. Нет. Кое-что от себя хранила для себя одной. А Никлаи даже не догадывался. Никлаи узнал об этом позднее, на том новогоднем балу, в городской управе.

Так что неудивительно!

Даже став госпожой Никлаи, Йоланка хотела остаться Йоланкой. Не получалось. Она рожала детей, вела дом, выслушивала мужа, кивала, когда Фридеш рассказывал о хозяйственных делах. Даже воодушевлялась, повторяла мужнины слова. Но при всем при том хотела остаться Йоланкой.

Поначалу Никлаи этого не знал. Узнал только на балу.

Паркани помрачнел. Он сердился на Йоланку. В ее сторону даже не взглянул, выпил сейчас только с Никлаи: «Прозит!»

Краешком глаза он косился на телефон. Сидит там Шара, ей-богу! Да и Борбашиха, наверное, сказала, что доктор в одиночку…

Ага! Теперь ты на меня смотришь, Фридеш Никлаи! Ты прав. Но подробностей моей истории ты не знаешь. Но раз тебе интересно, скажу: у нас похожая история вышла. К сожалению, это так, дорогой родственничек.

Тогда-то телефонов еще не было, а? Несколько цифр, и, пожалуйста, видеться не обязательно, можно побеседовать и так. Оно и проще, гораздо проще. Не нужно смотреть друг другу в глаза.

В прошлом году здесь были гости. И мы играли с детьми на домашнем бильярде. Ну да ладно. Ясно и так. Выпьем.

Паркани и Никлаи. Оба совсем позабыли о Йоланке. Естественно, ведь она осталась на балу. Минула полночь. Чокнулись за Новый год, выпили шампанское, и Никлаи понял, что компания захмелела. Расшумелась. Мужчины стали слегка петушиться. Он стоял в зале у колонны, в черном костюме, прямой и неподвижный. Иногда кивал пробегавшим мимо. Йоланка — рядом, в длинном бальном платье. Раскрасневшаяся, с сияющими глазами. В руке — маленький веер.

— Едем, — сказал Никлаи. — Я прикажу подать коляску.

Йоланка кивнула, но его не слышала. Но поняла. «Вальс! Вот начинают вальс!» Белокурый молодой человек направился к ней.

— Я пойду распоряжусь, — сказал Никлаи. Пока ничего особенного не произошло. Он сделал пять-шесть шагов к выходу. Мелодия вальса заполнила зал. Никлаи отдал распоряжение слуге. Повернулся назад. Йоланка — в объятиях белокурого молодого человека. Вальс. Никлаи остановился. Стоял и смотрел на взвихренный зал. На белокурого молодого человека, на запрокинувшую голову, смеющуюся Йоланку.

— Силы небесные! — сказал Паркани. Налил себе. Даже не почувствовал вкуса коньяка — выпил залпом. Заметил Йоланку в платье с кружевами. Смутился. — Я верю, — кивнул он. — Я верю, милая, что тебе хотелось только немножко пожить. Чуть-чуть потанцевать, немного посмеяться. Да и не в этом беда. Просто твоя милость не поняла чего-то. Не поняла, нет.

Он взглянул на Никлаи. Никлаи даже не шевельнулся. Но смотрел тяжело, в упор, с недоумением. Потом отвернулся. Кто-то набросил ему на плечи плащ. У подъезда он сел в коляску. Шел снег, толстым слоем снег устилал улицу. Бесшумно катилась коляска.

— Ха-ха! — воскликнул Паркани, бросил взгляд на Йоланку. О, этот испуг на лице молодой женщины, когда в зале она не увидела своего супруга! О боже мой! Быстро накидку! Прохладная шубка легла на разгоряченные обнаженные плечи. Живо извозчика! Живо!

Снег. Мягкий снег на улице небольшого городка. Белый снег на крышах, фонарных столбах, карнизах. Огоньки. Тишина.

О боже мой! Стук. Стучит, барабанит Йоланка в дверь. В одном из окон свет — это комната мужа. Йоланка колотит в дверь, бьет изо всех сил, топчет снег на крыльце. Продрогла — бальные туфельки мокнут в снегу. О, как страшно! Страх в висках, в горле! Немеют руки, ноги.

— Однако! — передернул плечами Паркани и пропустил еще немного коньяку: ему было холодно. На портрет и не смотрел. Ноги поглубже зарыл в постель.

В окне Никлаи погас огонь.

Дом Сентирмаи стоял на пятой улице от Никлаи, за горой. Туда плелась пешком окоченевшая Йоланка.

— Если подумать, — сказал Паркани, обращаясь к Никлаи, — то это равносильно убийству, любезный родственник.

Лицо Никлаи непроницаемо. Он молчит. Молчит себе и молчит. Йоланка схватила воспаление легких. Она пишет супругу, просит прощения, умоляет. Она же ничего не сделала, чтобы так ее наказывать.

— Н-да, чего-то твоя милость не поняла. Так и не поняла, — сказал Паркани Йоланке Сентирмаи. — Увы.

Никлаи смотрит, молчит. Йоланка умерла. Лицо у Никлаи неподвижно. Йоланка умерла в доме своих родителей, но она умерла и на новогоднем балу. Та Йоланка, которую он хотел видеть своей женой. Нет, она и не умирала — ее просто не было вовсе. Никогда. И напрасно поминают ее имя, он понятия не имеет, о ком речь.

— Выпьем, — поднял рюмку Паркани. Жидкость подрагивала в рюмке, немного коньяку выплеснулось. Никлаи неподвижен. Йоланка Сентирмаи одна, глаза блестят, слегка подергиваются губы. Она ничего не понимает. Кроме того, что ей пришлось умереть.

Паркани встал, обошел кровать и приблизился к родственнику, чтобы рассмотреть его получше. Взгляд его упал на спокойные руки Никлаи.

— Ты был прав, — сказал Паркани. — Но я все-таки боюсь тебя.

Без пяти двенадцать. Выдернуть бы сейчас минут на десять телефон, подумал он. Но не сделал этого.

— В твое время еще не было телефонов, — сказал он Никлаи. Но оправдываться не стал. Взглянув на ноги, увидел, что стоит в носках на ковре. В таком виде почувствовал себя неуютно. Поставил рюмку, отыскал туфли. Поправил рубашку, галстук, приготовил шампанское, чтобы было под рукой, сел опять в сиреневое кресло. Старался сидеть прямо, не горбясь.