Карой Сакони - Дивное лето (сборник рассказов)

— А дети-то как? — испуганно спросила Бана жена. — Ну, как тем временем он сюда нагрянет?!

— Как это нагрянет, когда его Михай стережет? — цыкнул на нее муж. Он засуетился, забегал как оглашенный. — Что брать-то? Топор? — Заверещали было ребятишки: «Разбойник, разбойник». Бан рявкнул на них, затянул на штанах ремень и с топором в руках распахнул дверь так, словно чужак тот во дворе у него стоял. — Он, говорят, и к бабам приставал, — бросил он мне в темноте. — Младшая дочь Хорватов едва ноги от него унесла у Каменного креста.

Банова жена была уже далеко, было видно, как она светила карманным фонариком на холме, где жили Тиболлы. Бан попросил меня побыть с детьми: он, мол, с Тиболлой и без меня дорогу найдет. Я вернулась в дом к малышам. Они сгрудились у окна, все хотели на разбойника посмотреть, хотя и визжали от страха, насилу я их успокоила. Потом села в натопленной кухне; откуда-то издалека донесся визгливый голос Бана — видно, кого-то еще повстречал. В войну только было такое, так же жутко сверкали у мужиков глаза, вот как сейчас у Бана. Так же выбегали они сломя голову из домов. Скоро они все будут у Михая. Господи помилуй!

Когда в дом ворвалась жена Бапа, я аж вздрогнула.

— Тиболла пошел уже, — проговорила она, еле переводя дух, — И Хорват у него был, и Кантор тоже, сусло пили в погребе у Тиболлы, повезло-то как!.. Вы не уходите пока, вы туда не ходите!..

Но я встала, простилась и заторопилась в гору; спотыкалась, хотя дорога знакомая, знаю, где какой камень лежит, да только уж очень я спешила, цеплялась за виноградпые подпорки, потом выдернула одну из мягкой земли себе в подмогу и продолжала карабкаться наверх.

Мужчины уже стояли кольцом на нашем дворе, в руках у Тиболлы штормовой фонарь, который он поднял над головой, чтобы всех было видно. Чужак стоял на земле на коленях, руки закручены за спину и связаны. В руках у Бана плясал топор, Хорват сказал ему, положи, мол, к чему это. «Да ведь он и твою дочь тоже!» — затрясся Бан. Хорват не ответил, снял шляпу, той же рукой вытер лоб, потом надел опять шляпу и уставился на того человека. Конец веревки держал мой сын; Кантор спросил его, все ли готово.

— Готово, — пропыхтел Михай, — У-у, гад!

Тут незнакомец поднял голову и увидел меня с колом. Я сделала всего один шаг и очутилась за спиной у Тиболлы, тихонечко уронила кол, но Тиболла обернулся на шум и с головы до ног осветил меня фонарем. Тому человеку теперь меня хорошо было видно, но кола при мне уже не было.

— Ну так что? — спросил Кантор; на нем была железнодорожная форма, та, что поплоше, которую он на винограднике донашивал. Все были старше моего сына и все-таки ждали решения от него. Он, стоя над чужаком, расправил плечи… Заметил меня в свете фонаря; очень мне хотелось узнать, что в нем теперь происходит, но он только коротко бросил: «Скоро вернемся». Будто и не сын мне вовсе. Сейчас он и впрямь был не сын мне, а мужчина, который повелевает. Так смотрели на него и другие. Он стоял среди них так, как стоял всегда прежде, до того позора, что вышел из-за Мили.

— Встань! — приказал он связанному.

И человек тот встал. Я все думала — вот он что-нибудь скажет нм или сделает что: бросится на них, ну хоть зубы оскалит; но он ничего не сказал, ничего не сделал, только встал.

Тиболла направил на него фонарь, круг сомкнулся еще тесней.

— Из-за таких вот гадов и нет человеку покоя! — сказал, весь трясясь, Бан.

Тот уставился в землю. Кантор пихнул его, но под взглядом Михая отошел.

— Веревку-то крепко держишь? — тихо спросил он у моего сына, — Я только проверить хотел…

— Держу! — жестко ответил Михай.

— За девками гоняться?! Ишь чего вздумал! — оскалился Бан и плюнул в незнакомца. Тот только чуть отвернулся, но и теперь ничего не сделал. Мне уже не хотелось, чтобы он что-то сделал. Я пожалела даже, что бросила кол.

— Он и на меня напал, когда я от колодца шла! — Я оглянулась по сторонам, не понимая, кто это провизжал: да ведь это я! У меня руки и ноги похолодели, так я перепугалась. Но все ж таки не созналась, что неправда это. Молча глядела, когда мужчины на него закричали, стали толкать, пинать его. Я не раскаивалась. Если бы человек этот вымолвил хоть слово или что-нибудь сделал, может, я бы думала по-иному. Но он все сносил. Ну а коли так — пусть! Я искала глаза сына, но прямо передо мной стоял Хорват, который, приподнимая шляпу, все вытирал лоб и канючил:

— Ну пошли, пошли уж, сведем его в отделение…

— Пошли! — резко сказал Михай. — Отведем гада!

Он дернул веревку, человек пошатнулся.

— Ну ты, каналья! Что, в Таполцу захотел? Будет тебе Таполца, не беспокойся!

Тот все смотрел в землю.

Я отошла в сторону, чтобы дать им дорогу. В груди был такой холод, что стало страшно. Я отошла, и они зашагали. Впереди шел Тиболла с фонарем, за ним остальные. Они окружили связанного кольцом. Михай шел с ним рядом, держа конец веревки. А тот человек опять перестал походить на человека. Он снова смахивал на какое-то животное. Не на бродячего пса, а на другого какого-то гадкого зверя. Он не произносил ни слова, только шел и шел в окружении своих стражей.

1972

Не любил он чужие ванные. На полке над умывальником стояло, правда, какое-то дезинфицирующее средство, которым хозяйка, должно быть, все опрыскивала после каждого квартиранта, но Шандор все равно старался ни до чего, кроме крана, не дотрагиваться, а ноги намылил и ополоснул еще раз, когда после душа вылез на маленький резиновый коврик.

В дверь постучали, тихо, но настойчиво. Обозлившись, он пустил сильную струю воды — пусть слышат. Вот этого он тоже не любил, эту спешку. Вечно приходится вычислять, когда можно прошмыгнуть в ванную, не говоря уже об уборной — там тоже всегда занято и тоже без конца барабанят. Стук повторился, дернулась дверная ручка — ну уж это слишком! Минутку! — закричал он в ярости, а потом повторил по-немецки: Moment! — подозревая, что рвутся немцы из соседнего номера. А может, итальянцы. Итальянцы в набитом до отказа «фиате» прикатили вчера после обеда, когда семья Шандоров была еще на пляже, и, видите ли, не могли въехать во двор из-за их «жигулей». Вечером они подняли по этому поводу такой крик, что Шандор только за голову хватался. И досаднее всего, что хозяйка взяла их сторону. Машину следует ставить так, подпевала она своим итальяшкам, чтобы всем хватало места, и она, мол, вправе требовать этого хотя бы потому, что не берет за стоянку ни гроша. Шандор хотел было сразу собраться и дать ходу, да Клара убедила остаться.

Ручка опять дернулась. Даже не вытеревшись как следует, он накинул халат, схватил бритву и несессер, распахнул дверь и вышел. От двери отскочили двое курчавых ребятишек. Grácie, signore! [10] Спасибо, синьор! ( итал.) — пропели они и, прошмыгнув мимо него, закрыли за собой дверь. Он слышал их веселую возню, пока шел по коридору, оставляя резиновыми тапочками мокрые следы на дорожке, и, сторонясь, пропускал все итальянское семейство.