Вашингтон Ирвинг - Альгамбра

Среди водоносов-завсегдатаев колодца был когда-то коренастый, широкоплечий и кривоногий человечек по имени Педро Хиль, прозванный для краткости Перехилем [97] …Педро Хиль, прозванный для краткости Перехилем — Ирвинг уловил испанскую игру слов в этом сочетании имени и клички. Дело в том, что «перехиль» в первом значении — «петрушка», во втором значении имеет смысл «женские украшения», и это значение актуализируется в истории о человеке, которого едва не погубила жена, смотревшая на Педро Хиля, как на украшение. . Как всякий водонос, он был, конечно, родом из Галисии, проще говоря — гальего. Люди — что животина: у каждой породы свое назначение. Недаром во Франции сапоги чистят савояры и швейцары во всех гостиницах — швейцарцы, а в Англии во дни фижм и пудреных париков сыны болот — ирландцы прославились умением носить портшезы. Вот и в Испании все водоносы и просто носильщики — приземистые уроженцы Галисии. Никто здесь не скажет: «Позови носильщика», скажут: «Кликни гальего».

Но к делу. Перехиль-гальего вступил на поприще с большой глиняной кубышкой на плече; преуспев в своем ремесле, он купил себе в помощь животину потребной породы — приземистого и шерстистого осла. По бокам длинноухого собрата были навьючены корзины с двумя кубышками, прикрытыми от солнца фиговыми листами. Перехиль был самый усердный, а вдобавок и самый приветливый водонос во всей Гранаде.

Он брел за своим ослом и весело выводил припев, который разносится летом по испанским городам: «Quien quiere agua — agua mas fria que la nieve?» («Кому воды — воды холоднее снега? Кому воды из колодезя Альгамбры — холодной, как лед, и прозрачной, как хрусталь?») Каждый искристый стакан он подносил с учтивым словом и вызывал улыбку, а миловидным женщинам и девицам с ямочками на щеках лукаво подмигивал и отпускал неотразимые комплименты. И вся Гранада считала Перехиля-гальего учтивейшим, любезнейшим и счастливейшим из смертных. Однако не всякий весельчак и балагур живет припеваючи. И у беспечного с виду добряка Перехиля хватало своих печалей и забот. У него была уйма оборванных детишек, голодных и крикливых, как стрижата, и они кидались к нему ввечеру с разинутыми клювами. Была у него и дражайшая половина, которая и вправду обходилась ему дорогонько. В девушках она была первой красоткой на деревне, лихо отплясывала болеро и прищелкивала кастаньетами; такою осталась и замужем. Скудные заработки безответного мужа уходили на безделушки, и по воскресеньям и праздникам она даже забирала у него осла, чтоб ездить на загородные гулянки, а ведь известно, что праздников в Испании больше, чем дней в неделе. К тому же она была неряха и порядочная лежебока, а уж болтушка первостатейная: кой-как одевшись, она бросала дом, хозяйство и все на свете, лишь бы всласть посудачить с соседками.

Однако у Творца и стриженую овцу ветром не продует, а покорную шею супружеское ярмо не трет. И Перехиль не роптал на свой нелегкий удел супруга и отца, как и осел его — на полные кубышки; может, он иной раз украдкой и встряхивал ушами, но своей неряхе-жене никогда не выговаривал и чтил в ней хозяйку дома.

И детей он любил, как филин своих совят, ведь они были его размноженным образом и подобием — все крепенькие, плотно скроенные и кривоногие. Больше всего добряку Перехилю нравилось денек отдохнуть, запасшись пригоршней мараведисов [98] Мараведис (мараведи) — монета из золота или серебра в мусульманской Испании. , и выбраться вместе со всем своим выводком — кто сидел на руках, кто цеплялся за штанину, а кто и сам не отставал — в загородные сады; жена же его тем временем плясала и веселилась с кем попадя на тенистых берегах Дарро.

Как-то в поздний час почти все водоносы, кроме Перехиля, разошлись по домам. День выдался на редкость знойный, и теперь наступала дивная лунная ночь — такие ночи южане встречают на улицах, чтоб очнуться от жаркого дневного оцепенения и подышать полуночной прохладой. Перехиль, как заботливый и работящий отец, подумал о своих голодных детишках. «Схожу-ка я еще раз на колодец, — сказал он сам себе, — и будет малышам в воскресенье мясная похлебка». С этими словами он бодро зашагал откосом по аллее, ведущей в Альгамбру, распевая дорогою и оглаживая осла палкой по бокам — то ли в такт песне, то ли взамен корма, ведь в Испании вьючную скотину кормят, в основном, колотушками.

Возле колодца было пусто, только на залитой лунным светом каменной скамье сидел какой-то пришелец в мавританском платье. Перехиль приостановился и поглядел на него с удивлением и не без опаски, а мавр медленно поманил его рукой.

— Я болен и ослаб, — сказал он. — Помоги мне вернуться в город, и я заплачу тебе вдвое против твоей выручки.

Добродушный водонос был тронут мольбой чужестранца.

— Сохрани Бог, — сказал он, — чтоб я брал какую-нибудь плату за обычное дело милосердия.

Он подсадил мавра на своего осла, и они, не спеша, побрели в Гранаду; бедняга мусульманин так обессилел, что приходилось поддерживать его, чтоб он не свалился наземь.

В городе водонос спросил, куда его отвезти.

— Увы, — проговорил мавр, — у меня здесь нет ни дома, ни пристанища, я издалека. Приюти меня на эту ночь под своим кровом, и тебя ждет щедрая награда.

По чести, Перехилю был вовсе ни к чему гость, да еще магометанин, но по доброте своей он не мог отказать ближнему в такой напасти и повел осла к дому. Заслышав цоканье его копыт, дети, как обычно, выскочили с разинутыми клювами, но при виде чужака в тюрбане испуганно попятились и укрылись за юбками матери. Она бестрепетно выступила вперед, словно взъерошенная наседка навстречу приблудному псу.

— Это еще что такое! — крикнула она. — Ты зачем на ночь глядя таскаешь в дом приятелей-нечестивцев? Хочешь, чтоб за нас взялась инквизиция?

— Успокойся, жена, — отвечал гальего, — это бедный больной чужестранец, одинокий и бесприютный, не на улице же его бросать?

Жена собиралась браниться дальше: она хоть и жила в лачуге, но пуще всего на свете радела о доброй славе своего жилища; но на этот раз коротышка-водонос заупрямился и никак не сгибал шею под хомутом. Он помог бедняге мусульманину спешиться и положил ему в самом прохладном углу кошму и овчину — другой постели в доме не было.

Вскорости мавра схватили сильные корчи, Перехиль ухаживал за ним, как умел, но поделать ничего не мог. Больной следил за ним признательным взглядом. Между приступами он подозвал его к себе и чуть слышно выговорил: «Боюсь, конец мой близок. Если умру, возьми в благодарность за милосердие эту шкатулку», — и, распахнув свой плащ — альборнос, он показал примотанную к телу сандаловую шкатулочку.

— Бог милостив, друг, — возразил сердобольный гальего, — авось еще поживешь, сам попользуешься своими сокровищами, да и какие там у тебя сокровища.