Васко Пратолини - Итальянская новелла ХХ века

Эсмеральдина получила новую шубку, на этот раз роскошную. Обновила свои драгоценности и даже приобрела другие. Бухгалтер Монтесоли заменил свою малолитражку большой машиной, и когда синьора Нини триумфально опустила свой огромный зад на сиденье и вольно раскинулась, он вздохнул с облегчением. Мать и дочь обменялись довольной и многозначительной улыбкой. И если прежде они обе с раздражением и зло осуждали Монтесоли, то теперь обе единодушно, безоговорочно и твердо одобряли его, одобряли с такой безмятежностью, словно им доподлинно был известен источник его обогащения и они ничего против этого не имели.

Братья Гори не удивились переменам в жизни своего управляющего, чья честность давно уже никем не подвергалась сомнению. Почему, собственно, их управляющий не мог приобрести достаточно просторную машину, способную вместить его семейство в полном составе и так, чтобы всем было удобно? Он имел также право хорошо одевать свою жену. Синьоры Гори не замедлили заметить и отметить это. Эсмеральдина чуть не каждый день отправлялась теперь в дамскую парикмахерскую, аккуратно красила волосы. Ее дорогая шубка и новые драгоценности не укрылись от взглядов и других женщин, — Эсмеральдина же, со своей стороны, не только не прятала их, но, напротив, всячески ими щеголяла. Но все это не вызвало и тени подозрения также и у синьор Гори: и в их глазах пресловутая честность почтенного бухгалтера осталась непоколебленной.

Предприятие, которое уже много лет подряд процветало, напоминая судно, подгоняемое попутным ветром и несущееся вперед, распустив паруса, теперь, когда ветер слегка ослабел, все еще продолжало напоминать корабль, идущий вперед, но чьи паруса уже немного обвисли. Дела еще шли хорошо, однако погода уже была не столь лучезарная. Подъем, который неизменно происходил все эти годы, замедлился, перестал быть стремительным, но все еще оставался завидным.

Теперь бухгалтер Монтесоли стал многословным, у него появились убеждающие интонации, и он охотно останавливался на частностях, он усвоил какую-то адвокатскую манеру и сохранял ее в разговорах с поставщиками и покупателями, с подчиненными и рабочими фабрики. И это поведение теперь рассматривали как свидетельство его искренней благожелательности и снисходительности к другим, связывали с тем, что он стал более зрелым; эти новые качества Монтесоли увеличивали уважение к нему и служили источником многочисленных похвал; такая победа над собственным характером, суровым и жестким, вызывала всеобщее одобрение, и окружающие еще больше восторгались им. Новые достоинства вместе с широко известными ранее достоинствами превращали его в человека, который быстрыми шагами шел к совершенству и становился примером для подражания.

Так бывало днем.

По ночам бухгалтер Монтесоли долгое время не видел снов. Мрачные ночи — тягостные и тревожные — следовали одна за другой. И это понятно: воровать днем, а ночью видеть, как ты воруешь, — это слишком обычный, часто встречающийся и будничный факт, это, так сказать, бессмысленное и унылое повторение, а мы уже говорили, что случай с бухгалтером Монтесоли — случай исключительный. Но однажды ночью случилось так, что бухгалтеру Монтесоли привиделся сон, в котором все предстало перед ним в розовом свете: ему приснилось, будто он — предусмотрительный, честный, безупречный, неподкупный администратор, бухгалтерские книги предприятия — зеркало его незапятнанной души, души глубоко порядочного человека, а его несколько строгая манера держать себя с людьми — следствие железной внутренней дисциплины, не знающей никаких соблазнов. Спустя несколько дней он снова увидел тот же сон, а потом стал видеть его каждую ночь. И, подобно тому как цветок распускается с утренними лучами, все существо бухгалтера Монтесоли расцветало в лучах ничем не омраченного блаженства, сознание собственной неподкупности наполняло его таким ощущением легкости, как будто он парил в заоблачной выси. Ему снилось, что он пожимает руку владельцам фабрики, и это рукопожатие, исполненное взаимного понимания, достоинства и силы, вызывало у него на глазах слезы умиления; ему снилось, что его отношения с клиентами и подчиненными отмечены глубоким доверием и сердечностью, их, как яркое светило, озаряет немеркнущая красота труда и долга. Благодаря всему этому Монтесоли чувствовал себя во сне самым богатым и самым счастливым человеком на свете. Он бы не поменялся ни с кем, даже с миллиардером!

Днем он часто спрашивал себя: «Правда ли, что я мошенник? Разве может мошеннику сниться, что он честный человек? И разве может он радоваться этому так, как радуюсь я? Разве может он чувствовать себя при этом счастливым до глубины души? Должно быть, честность дремлет днем в недрах моего существа, а ночью она пробуждается и переполняет меня высшим блаженством».

Теперь он укладывался в постель все раньше и раньше, а по утрам никак не мог решиться встать.

— Гуалтьеро, уже девятый час, тебе пора на фабрику, — говорила ему Эсмеральдина, которая не могла объяснить себе непонятное поведение мужа.

Когда жена предлагала Монтесоли пойти в театр или в кинематограф, он отвечал: «Так хорошо в постели!» И он изредка уступал ее просьбам только потому, что она говорила с упреком: «Что ж получается, ты не хочешь, чтобы твоя жена хоть иногда могла немного развлечься?» Сам Монтесоли нисколько не развлекался, он нетерпеливо ожидал часа, когда можно будет вернуться домой и лечь спать.

Для того чтобы спать дольше и крепче, Монтесоли завел привычку каждый вечер принимать таблетку веронала.

— Он нажил себе бессонницу, работая на других и думая об их делах не только днем, но и ночью, — жаловалась Эсмеральдина, — и вот теперь вынужден принимать веронал, чтобы спокойно выспаться.

Бухгалтер Монтесоли был счастлив от того, что ему снилось, будто он по-прежнему сохраняет непоколебимую честность и свою вошедшую в поговорку незапятнанную репутацию глубоко порядочного человека. Ему снились все новые и убедительные доказательства этого, как будто какое-то невидимое и сверхъестественное существо стремилось подвергнуть его всякого рода испытаниям с тем, чтобы вновь и вновь выявлялась незыблемость и прочность его моральных устоев. Будь это в его власти, он бы не поднимался по утрам, — чтобы больше не воровать. Потому что он продолжал воровать, лишь подчиняясь силе инерции, силе, которая, очевидно, существовала где-то вне его и повелевала им: она была сродни той силе, что заставляла его видеть по ночам сны, и противиться ей было невозможно. И он с нетерпением ждал часа, когда стемнеет, когда можно будет лечь в постель и уснуть, он даже старался делать это как можно раньше.