Васко Пратолини - Итальянская новелла ХХ века

— Встань, Чезира.

Девушка поднялась, показалось красное, блестящее от слез личико, прилипшие ко лбу и к вискам волосы, опухшие, как у больной, глаза.

— Да, Чезира, ты хорошая, — сказала старуха с нежностью. Девушка вздрогнула, услышав голос, каким никогда и ни с кем не говорила мать ее жениха. — Ты хорошая, я вижу, я знаю. И тебе пришлось несладко, бедняжка, я знаю. Мы все должны страдать, все должны умереть. Поди сюда, детка, я твоя мама, твоя мама, ты можешь говорить со мной откровенно. Когда тебе писал твой жених?

— Поз… позавчера…

— Как у него дела? Хорошо?

— Да… он пишет, что беспокоиться не надо, что лейтенант его любит… говорит, что нужно любой ценой продвигаться, и еще, что…

— Я поняла, — спокойно сказала старуха, — не плачь, Чезира.

И она замолчала. Ни старуха, ни девушка больше не сказали ни слова. Так они оставались рядом, молча, не глядя друг на друга. Потом старуха сделала знак мужу, сидящему на мешке с картошкой, и сказала другим, решительным голосом:

— Прощай.

Чезира огляделась растерянно.

— Всего хорошего.

Надо уходить? Уходить, так ничего не узнав? Нет, нет, она не может покориться; бросившись на колени перед старухой, она снова целовала ей ноги, обливала слезами одежду, старуха ласково гладила волосы девушки, повторяя: прощай, как будто не надеялась ее больше увидеть.

Старик медленно поднял с полу плачущую Чезиру, помог ей выпрямиться, проводил за дверь.

Губы старухи беззвучно повторили: «Прощай», — потом она громко сказала:

— Пусть придет Лавиния.

Пришла Лавиния с детьми. Старуха видела детей в первый раз. Вот они: одному семь лет, одет как взрослый, в руке шляпа, девочка четырех лет, русенькая, бледная, с красноватыми и светлыми глазами альбиносов, и пятнадцатимесячный малыш на руках у матери.

Трое детей, неотличимых от тех, что ходят по улице: старший мальчик, русая девочка и годовалый или чуть постарше малыш на руках у матери.

Лавиния кивнула. Она стояла неподвижно, высокая, строгая, почти не отвечая на движения и голос старухи, гордая своими детьми, ревниво оберегающая старшего мальчика: она стояла перед старухой, как перед судьей, готовая защищать каждого из своих детей. Ни тени волнения на лице. Голова заносчиво, с вызовом откинута назад, словно нарочно, чтобы досадить судье, усилить его строгость.

— Трое детей, — снова заговорила старуха, — это немало, Лавиния. Надо их содержать, кормить, одевать, обувать, держать в чистоте. Дети растут, им надо много есть, они снашивают башмаки, одежду, белье, им нужно покупать много материи и башмаки побольше. Отцу придется много работать, чтобы вывезти такую семью.

Больше она ничего не сказала, погладила детей одного за другим, всех троих одинаково. Улыбнулась Лавинии, улыбка была тревожной. А когда Лавиния гордо выходила из комнаты со своими молчаливыми и напуганными детьми, старуха опустила голову и в наступившей тишине беззвучно заплакала.

В тот же вечер, около девяти часов, она позвала мужа и велела ему перечитать газету.

«В случае, если в семье имеется в живых более одного сына… члены семьи сами определяют, кто должен воспользоваться льготой…»

— Значит, мне решать, старик. Ну что ж, пусть это будет муж Лавинии, — сказала она ровным голосом. Так и порешим.

И она встала с каменного выступа очага, как бы говоря этим, что отныне в нем можно зажигать огонь.

Этот синьор никогда ничего не писал и никогда ничего никому не рассказывал. Он спокойно и честно дожил до старости, а потом обзавелся домиком на окраине города, накопив достаточно денег на безбедную жизнь. Когда он перебрался в новый дом, он впервые за много лет решил привести в порядок свои бумаги и письма. Роясь в них, он нашел несколько желтых и ветхих, исписанных его рукой листков, о существовании которых он давным-давно позабыл. А так как он был человеком опытным, то сразу же, после того как прочел эти листки, порвал их. Речь в них шла о таких вещах, о которых никогда не говорят и в которых не признаются никому: о минутах человеческой слабости. Вот что он прочел на бумаге, помеченной датой 30 марта 19…

«Утро сегодня ужасное. Небо грязного цвета, земля кажется маленькой и тесной. Бежать? Но куда? Вспоминаешь все знакомые, прежде столь дорогие места, куда можно было бы скрыться, но они видятся тебе окутанными этим сумрачным и тусклым светом, который все искажает: деревья кажутся громоздкими в недвижном воздухе, горы чужими, море нудным и серым. А все люди с их разговорами и суетой представляются пресными и бесцветными. Возвращаешься то к одному воспоминанию, то к другому, перебираешь в памяти одну за другой картины знакомых мест и приходишь к выводу, что надо создать нечто новое. Такие минуты в жизни человека очень опасны: ведь на карту ставится вся его судьба. Случайная встреча, одно вскользь сказанное слово могут перевернуть всю жизнь; потому-то и надо сидеть дома, запершись в четырех стенах, как во время тяжелой болезни.

Все дело вот в чем: какими мы хотим казаться окружающим нас людям, такими и предстаем перед ними, а кто мы в действительности, знаем только мы сами, но почти никогда не хотим показывать свое истинное лицо. Часто мы считаем себя такими, какими кажемся другим. И все-таки мы иногда удивляемся, когда узнаем, какими нас видят другие. Подумать только: ведь мы даже не имеем точного представления о нашей внешности, не знаем наших привычных жестов и манер, не видим выражения нашего лица, когда улыбаемся или разговариваем. А это как раз и есть те важнейшие черты, по которым люди судят и оценивают нас.

Часто хотелось бы прорвать кокон, в который мы сами себя упрятали, и вытащить на свет то, что мы тщательно скрывали много лет. И это случается именно тогда, когда мы недовольны собой и хотим разрушить свою прежнюю жизнь, как разрушаем одним взмахом руки карточный домик на столе. Правда, это немыслимая вещь для рассудительного человека. Но кое-кто поступает именно так. Иногда слышишь, как говорят: «А знаете, N., такой солидный, порядочный, нравственный человек, обманом присвоил сто тысяч лир», или же: «Сбежал с девушкой, которая моложе его на двадцать лет». И N. становится в наших глазах совсем другим человеком, от того, каким он был вчера, остались одни лишь воспоминания; вся его прошлая жизнь — сплошной обман, имевший одну цель: мошенничество либо побег.

Я говорил только об обмане и бегстве. Но можно стать другим человеком и более простым способом, надо лишь изменить профессию, тогда меняются привязанности и привычки. И человека уже не узнать. Ведь в конце концов наше тело тоже меняется. Говорят, что каждые семь лет клетки человеческого организма полностью обновляются, не остается ни одной старой клетки.