Васко Пратолини - Итальянская новелла ХХ века

— Давай жми, Риголетто! — крикнул ему кто-то сверху с балкона. Он поднял глаза и с вымученной улыбкой помахал в знак приветствия рукой.

Но больше всего приводил в смущение именно крайне жалкий вид движущихся механизмов, хотя все знали, какая адская разрушительная сила заключена в этих жестяных кастрюлях. Я хочу сказать, что, если бы эти машины были гораздо больших размеров, они, возможно, не производили бы такого мрачного и сильного впечатления. Этим объясняется то напряженное, чуть встревоженное внимание, с которым на них глядела толпа. Не раздалось ни одного хлопка, ни одного приветственного возгласа.

В этой тишине мне показалось, что из загадочных машин доносится — как бы это сказать? — какое-то негромкое, размеренное поскрипывание или посвистывание. Звуки эти походили на призывы, которыми обмениваются некоторые перелетные птицы, но никаких пернатых поблизости не было. Сперва очень тихие, они постепенно становились все явственнее и отчетливее, но раздавались по-прежнему через одинаковые интервалы.

Я взглянул на горбатенького офицера и увидел, что он сдернул наушники и что-то взволнованно говорит сидящему ниже товарищу. И на других машинах я заметил признаки беспокойства. Видимо, у них произошло что-то непредвиденное.

И как раз в эту минуту в окружающих домах залились дружным лаем шесть-семь собак. Так как все окна были открыты и на подоконниках сидели и стояли зрители, неистовый лай и вой разнесся по всей улице. Что случилось с этими псами? Кого они так отчаянно звали на помощь? Горбун сделал жест, выражавший нетерпение и досаду.

Тут у меня за спиной — я заметил это краешком глаза — метнулось что-то темное. Обернувшись, я успел заметить, как из подвального окошечка, приходившегося вровень с землей, выскочили и стремительно бросились наутек несколько крыс.

Пожилой господин рядом со мной поднял руку и, вытянув палец, указал на небо. И тогда мы увидели, что над атомными машинами посреди улицы поднялись какие-то странные, совершенно отвесные столбы красноватой пыли, напоминавшие вихревые смерчи торнадо, но не крутящиеся, а неподвижно застывшие в вертикальном положении. И несколько секунд они приняли правильную, четкую форму и стали значительно плотнее. Описать их очень трудно: представьте себе дым, стремящийся вверх по высокой фабричной трубе, но только без трубы, в которую он заключен. Теперь эти путающие столбы густой пыли, словно чудовищные привидении, подымались метров на тридцать выше крыш, и тут мы увидели, как верхушка каждого столба стала соединимая с верхушкой соседнего мостиком из той же туманной субстанции, но черной, как сажа. Так образовалось целое переплетение жестких теней, тянувшееся, насколько хватал глаз, над колонной атомных машин. А запертые в домах собаки продолжали заливаться лаем.

Что случилось? Парад остановился, и горбатенький офицер, спрыгнув с машины, побежал вдоль колонны, выкрикивая какие-то мудреные приказания, звучавшие как будто на иностранном языке. плохо скрываемым беспокойством военные засуетились вокруг своих механизмов.

Теперь минареты из тумана или пыли — несомненно, результат деятельности реакторов атомных машин — нависли высоко в небе над толпой; правильность их очертаний была поистине устрашающей. Из подвала выскочила еще одна стайка крыс и, словно обезумев, кинулась прочь. Но почему же эти высоченные зловещие столбы не шевелились от ветра, яростно трепавшего флаги?

Хотя и охваченная тревогой, толпа еще молчала. Вдруг прямо напротив меня резко распахнулось окно, и и нем появилась молодая растрепанная женщина. Увиден перед собой колонны из плотного тумана и соединяющие их воздушные мосты, она на секунду застыла, словно зачарованная непонятным зрелищем. Потом в испуге запустила руки в волосы, и из груди у нее вырвался отчаянный крик:

— Пресвятая мадонна! Ох, мадонна!

Что это был за голос! Пытаясь держать себя в руках, я подался назад. Последнее, что я увидел, были военные, лихорадочно хлопотавшие вокруг своих машин, словно вышедших из повиновения (позднее я понял, что, как ни были бледны и неказисты эти парни, они тоже оказались настоящими солдатами). Успею ли я? Сперва я двигался быстрым шагом, стараясь, чтобы никто не заметил моего бегства, потом пустился во весь дух, все скорее и скорее, пока мне не удалось выбраться из давки и не свернуть в боковую улицу.

У себя за спиной я слышал гул толпы, наконец осознавшей грозивший ей ужас. Началась паника. Пробежав метров триста, я решился обернуться и посмотреть назад: поднимавшиеся высоко в небо над огромной черной толпой обезумевших от страха и давящих друг друга людей, ищущих спасения в бегстве, призрачные красноватые столбы теперь качались, а мосты между ними медленно изгибались и корчились, будто в каком-то последнем отчаянном усилии. Их конвульсивные движения, постепенно ускоряясь, вскоре достигли бешеной быстроты. И тогда по улицам меж домов прокатился леденящий душу ужасный вопль.

Что произошло потом, вы все знаете.

Ранним мартовским утром, после целого дня тряски в поезде, Джузеппе Корте прибыл в город, где находилась знаменитая клиника. Температура у него была слегка повышена, но, несмотря на это, он проделал путь от вокзала до больницы пешком, сам неся свой чемоданчик.

Хотя у Джузеппе Корте была совсем легкая форма заболевания, причем в самой начальной стадии, ему посоветовали обратиться именно в эту пользующуюся широкой известностью клинику, где лечили только его болезнь; это внушало уверенность, что врачи там самые компетентные, а оборудование — наиболее рациональное и эффективное.

Когда Джузеппе Корте издали увидел клинику, он сразу же узнал ее по фотографии, как-то случайно попавшейся ему на глаза в рекламном проспекте — она произвела на него прекрасное впечатление. Это было белое семиэтажное здание с чередующимися выступами и нишами, что придавало ему некоторое сходство с гостиницей. Со всех сторон больницу окружали высокие деревья.

После общего медицинского осмотра, в ожидании более тщательного обследовании, Джузеппе Корте поместили в палату на седьмом — самом верхнем — этаже. Комната была веселая и сверкала чистотой — мебель светлая, занавески белоснежные, деревянные кресла обиты яркой, пестрой тканью. Из окна открывался широкий вид на один из самых красивых кварталов города. Все здесь дышало спокойствием, гостеприимством и вселяло надежду.

Джузеппе Корте сразу же улегся в постель и, включив лампочку над изголовьем, начал читать книгу, которую захватил с собой. Немного спустя в палату вошла сестра и спросила, не нужно ли ему чего-нибудь.

Джузеппе Корте ничего не было нужно, но он охотно принялся болтать с девушкой, расспрашивая ее о больнице. Так он узнал об одной странной особенности этой клиники. Пациентов здесь распределяли по этажам в зависимости от того, насколько тяжело они были больны. Седьмой, верхний этаж был для самых легких. Шестой предназначался для больных, не то чтобы тяжелых, но все же внушающих некоторые опасения. На пятом лечили уже тех, с кем дело обстояло серьезнее, и так далее от этажа к этажу. На втором лежали совсем тяжело больные. На первом — те, для которых уже не оставалось никакой надежды.