Мартти Ларни - Современная финская новелла

Ева пообещала, зная, что спорить бесполезно, и в тот же миг почувствовала облегчение: словно ей поставили некий предел, за которым уже можно не ждать.

«Опять снег пошел», — подумали Ева, выглянув в окно после маминого ухода. В полумраке гостиной горело только два маленьких елочных огонька. Их тусклый свет озарял лишь некоторых ангелов, а остальные терялись в тени колючих веток. Но включать все лампочки не хотелось, и она сидела в темноте вместе с елочными ангелами. Ничего другого не оставалось, как только ждать, пока позвонит Ян или пока пробьет девять.

«Мама с бабушкой вечно о чем-нибудь просят», — думала Ева. Как только им захочется чего-нибудь устроить, тут же и она нужна — а то без нее неинтересно. Они засмеют ее, скажи она, что хочет побыть дома, и притворятся, что не понимают почему, они вообще, кажется, изо всех сил стараются сделать вид, что у нее больше нет никакого папы. Как часто бывало, что Ян звонил именно тогда, когда мама с бабушкой ее куда-нибудь вытаскивали — всякий раз, не позвонив вовремя, он уверял ее, что звонил, но у них никто не отвечал.

Из-за бабушки и всех прочих Ян не пришел в ноябре к ней на день рождения. Она так просила маму устроить праздник только для троих — для Яна, мамы и Евы. Но мама сказала, что если уж устраивать праздник, то нужно звать всех, — поэтому-то все так и вышло. В конце концов Еве пришлось самой поехать к Яну за подарком. Он объяснил все так складно, как только он один и умел: он бы ни за что на свете не хотел, чтобы она грустила в свой день рождения, но Ева должна понять, как ему было бы там тяжело.

— Все они считают, что в этом разводе виноват я один, — говорил он. — А ведь ты знаешь, как ранит меня любая неприязнь. Ты же не такая, как они, малышка Ева, ты тоже очень впечатлительная!

«Все они уверены, что не должны делать ничего такого, что для них хоть чуть-чуть трудно», — думала Ева, слушая, как тикают секунды на ее часиках. Ян не может видеть маминых родственников, а мама не может видеть Яна. Пегги не желает ничего слышать о маме, а мама не может не говорить плохого о Пегги. Только она одна должна мочь все. Ее-то никто не спрашивает, хочет ли она видеть Пегги, которая ее терпеть не может, или маму Пегги — у той почему-то получается, что всегда были Ян и Пегги, и никогда — мама, Ян и Ева. Она одна должна не бояться того, что так тяжко для всех остальных.

Ровно в девять Ева поднялась и пошла одеваться. Такси она заказывать не стала, решив, что пойдет пешком до самого бабушкиного дома. Она побредет сквозь снег, сквозь новогоднюю ночь, сквозь опустевший город долгим кружным путем. А там все забеспокоятся, что она не звонит и не берет трубку. Вот она выйдет наконец на Петерсгатан, а все уже столпились у двух высоких бабушкиных окон, высматривая ее. Она поднимется наверх и скажет маме: ты ведь не оставила денег на такси. И мама тогда примется корить себя: надо же, совсем никакой памяти не стало; но ты же знаешь, что всегда можешь сама взять столько, сколько нужно.

Последний раз вошла Ева в гостиную и выключила лампочки на елке, оставив ангелов в темноте одних. Потом она погасила свет в передней, и дверь за ней захлопнулась. Освобожденной, наконец, от ожидания, ей оставалось лишь одно: идти.

Утром, на восходе солнца, море спокойно дремало под белым одеялом тумана. Чувствовалась жара, она наступила как-то сразу, он и не помнил, что лето бывает таким. «Значит, пришло все же, — думал Ветсикко, бегая трусцой вдоль берега, — целый год его дожидались».

Дома он сбросил пропотевшую одежду и долго стоял под душем. Хотел с вечера все заранее подготовить, а вместо того взял и отправился бегать. Такой уж у него принцип, — блюсти свое тело. Вошло в привычку, которая теперь сильнее его. Горячая вода навевала дремоту, и он, уже достаточно закаленный, пустил холодную воду. Под холодным душем долго не простоишь, Ветсикко окончательно проснулся.

Прошел час, солнце, напоминавшее скользящую вдоль неба шайбу, передвинулось и теперь било прямо в глаза. Значит, пора выходить из дому, оставив недочитанной газету, недослушанными — известия, недоеденными — бутерброды, термос с чаем и скомканное мокрое полотенце. Нужно еще достать что-нибудь из одежды и надеть на себя. Так, кажется, становятся человеком, то бишь принимают человеческий облик.

Предстоит долгая поездка по пустым улицам, где на перекрестках глаза светофоров показывают дорогу вперед, к сердцу города. В автобусе, кроме него, одни пожилые дамы. Интересно, куда они едут? Сам он вроде знал, куда спешит. Йоуко, Йоуко, Йоукахайнен, скажи в чем же жизни смысл тайный? Еще год назад этот вопрос рассмешил бы его. Забавный вопрос. Вполне в его духе.

На работе никого не было, да и откуда бы им взяться. Лето, выходной день, и такая рань. Он поднялся по лестнице, ощущая боль в мышцах после утреннего бега, и в полной темноте прошел в свою комнату, в которую он и с закрытыми глазами нашел бы дорогу. Комната выходила на север, в ней было светло, когда было светло на улице: с неба что ли, свет падал? Большие окна глядели искренне и доверчиво, как и сам он когда-то в молодости. Когда еще верил, надеялся и чего-то ждал от жизни. А теперь вот он сидит за столом и разбирает какие-то цифры, нацарапанные на бумаге, считает одними уголками губ и записывает в книгу, откуда поступил счет. Он работает. Это так называется.

А что бы он сейчас делал, если бы не работа? Читал книгу или женский журнал, бродил по городу, пил вино, спорил с друзьями, запускал в них чашкой или допытывался, как зовут самую красивую девушку?! Нет уж, хватит с него, пожалуй, достаточно всего этого было, и он устал, отныне и навсегда. Теперь у него планы поважнее: нужно определить собственную ценность, разложить все по полочкам, да еще сделать выводы на будущее. Вот, значит, какое у него сейчас главное дело. Он спокойно ощупал карманы, — так, лекарства на месте, знал, что они там, но проверка успокаивала, придавала уверенности.

Порознь — это лекарства, а вместе? Он не знал, слышал только. Странно — может, и с людьми так же? «Чрезвычайно стройный образ мыслей», — съязвил он в свой адрес, так пастор обычно кроит свои проповеди. Итак, жили-были два лекарства, то есть два человека, мужчина и женщина, и каждый сам по себе был личностью, а вместе что? Взрывоопасность какая-то! Вот и все.

Ветсикко снял телефонную трубку и начал набирать знакомые до дрожи цифры. Сейчас раннее утро, а никто не отвечает, слышно только, как телефон звонит в той дали. Звонит и звонит. Не отвечают. Он усмехнулся, теперь ему не отвечают. Там, вдалеке, в комнате, которую он отлично представляет себе, под сенью цветущих растений, вздрагивают, смотрят на захлебывающийся звоном телефон и не отвечают. На линии, сквозь гул, слышится неясный шепот, бормотанье, двое разговаривают. Слов не разобрать, сплошной шум, да это и не важно.