Мартти Ларни - Современная финская новелла

— Где вы были? Что с Вильо?

Она сразу же загоняет нас в постель. У брата нет сил раздеться. Мама снимает с него одежду и сует под мышку градусник. Я уже засыпаю, когда она приходит и вынимает градусник.

— Боже мой, — говорит она. — Боже мой!

Я слышу, как она разговаривает с папой на кухне. Значит, он лежит на кухонной кушетке, с прикрытыми глазами. Мама возвращается в комнату и прикладывает мокрое полотенце ко лбу братика.

Мне страшно. Я боюсь, что Вильо умрет. Я думаю о нем и о его легких. А вдруг это я во всем виновата?

Мама не спит у постели Вильо. Он говорит во сне. Он бормочет совершенные глупости. Мне хочется плакать, когда он говорит.

— Не отпускай! — кричит он. — Не отпускай!

А потом о каком-то огне.

— Горячо, горячо! Нельзя… Огонь попадет в горло…

Ему снова холодно.

— Дядя в черной рубашке-е-е! Дядя в черной рубашке-е-е! — зовет он тоненьким голоском.

Я не сплю, мама не спит, луна не спит. Луна смотрит на меня в окно и все понимает. Только она знает, что я чувствую. Я гуляю по лунному полю и ищу желтую мазь, лунное масло, холодный лунный крем. Если помазать им лоб, то станет легче, жар пройдет. Я ищу лунный крем для Вильо, собираю горстями желтую пасту. Но посреди поля стоит мужчина в черной рубашке и смотрит на меня. Не хочу его видеть! Не хочу видеть его сморщенного лица! Я поднимаюсь облаком высоко в небо. Меня окружает космос, его глубины плывут мимо в своих бледных звездных кружевах. Я лечу и лечу. Ветер овевает шершавую поверхность земного шара. Издали, из-за звезд на меня смотрит луна. Круглая луна. Печальная луна.

Лейла забеременела не ко времени. Лучших времен, правда, и не ожидалось. Недавно в оформительской уволили одну прямо из декретного, да в магазине двоих женщин постарше. Так что ради места стоило бы прямиком отправиться в больницу. Но Лейле за тридцать, уже кое-что позади: несколько выкидышей, бездетный брак и однажды — бесхитростная попытка оставить этот мир. Поэтому она решилась заглушить голос рассудка и стать матерью.

Будущий отец — «вечный» студент, который вместо учебы все больше отирался в разнорабочих то у Раке, то в Алко, то на кладбище в Хиеталахти, — пришел от этого в столь сильное замешательство, что запил. Связь, и без того не очень прочная, грозила оборваться совсем. Пожалуй, теперь это было своего рода экономическое соглашение: квартиру сняла когда-то Лейла, он же пока еще кое-что зарабатывал. Дочь родилась в августе: маленькая, с заячьей губой, она кричала ночи напролет. От ее высокого, струной звенящего голоса дребезжали оконные стекла.

Осень была ясная, солнечная. Облитые ярким медным светом стояли в Хиеталахти у причала пароходы; пламенели клены. Скупое тепло уходящего лета прозрачным легким покрывалом окутывало спящих на траве пьянчуг. Отец девочки, Исмо, целыми днями валяется с граблями между двух могильных плит, раздумывает о своей горькой участи. Глаза слипаются, но спать нельзя. Где-то под высокими деревьями сторожит, стрекочет дятлом тетка, наблюдающая за работой. Спать, смертельно хочется спать. Реют в просветах между деревьев облака, терпко пахнут на могилах цветы в узких вазочках. Заслышав голоса и шаги, Исмо садится на корточки, принимается скрести граблями могилы. Всякий раз одни и те же — Ольги Марии Кейхо и Сакари Хоффрена, их покой уже никто, кроме него, не нарушит. Дорожки усыпаны листьями, Исмо сгребает их рассеянно, в полусне. Становится все холоднее.

Вечером домой идти неохота. Детское белье развешано повсюду, — в душевой, на сиденьях и спинках стульев, — тридцать один квадратный метр до отказа заполнен ребенком, его потребностями, а для Исмо, кажется, и места нет. Лейла трет в дымящейся паром пластмассовой ванночке марлевые подгузники, попутно отпуская ехидные замечания. Орет вечно голодный ребенок. С кормлением нелады, да и откуда молоку взяться: отчаянная мамаша купила детскую коляску и теперь сидит на одной картошке.

И вот в такое время, в конце октября, нежданное приглашение. Зазвонил, может в последний раз перед отключением, телефон, Исмо лениво подошел, чтобы ответить, и вдруг приосанился, застыл неподвижно.

— Большое спасибо! Ну конечно. Спасибо! Да, да, — твердил он в трубку, — очень признательны.

Из кухни высунулась Лейла, уставилась на него.

— Званый ужин, пригласили на лосятину. Закуска и выпивка! — возбужденно выпалил Исмо и от избытка чувств двинул в воздухе кулаком.

Лейла отказывалась верить. Неужели ей хоть что-нибудь может достаться даром? А тем более лосятина. Отец ее, человек с заостренными, как у белки, волосатыми ушами и упорством мелкого предпринимателя, с годами выколотил из нее все пустые надежды.

— Лосятина? С чего это?

Исмо начал объяснять, что у него есть двоюродные братья — Эркки, Тапани и Венецианский Валлу..

— Что еще за Венецианский Валлу?

— Его так называют, потому что мыс, на котором он живет, постепенно опускается и угрожает со временем совсем уйти под воду. Мужик он деревенский, вдовый, частенько со своими односельчанами ходит на лося. Это он привез лосятину, здоровенный кусок; и дед приехал с ним на той же машине. Вся затея как раз дедова — старику захотелось проведать в Хельсинки внуков. Как, мол, они там живут-поживают.

Лейла горько усмехнулась при этих словах. А Исмо стал пространно расписывать успехи Эркки и Тапани. Тапани — владелец фирмы по торговле недвижимостью, на пустяки не разменивается — миллионами ворочает. А Эркки — вице-судья; тоже ведь из простых, а какую карьеру сделал, и бог знает как далеко еще пойдет. Вот уж кто всюду сумеет сорвать куш! Он заполняет налоговые декларации разным предпринимателям, а те ему каждый раз в подарок — оборудование для кухни или еще что-нибудь; господи помилуй, чего только у него нет, одних катеров сколько…

— Тебе-то что? Завидно? — ввернула Лейла. — Значит, это он нас приглашает?

Исмо кивнул. Подумать только — жаркое из лося, лосятина! Неужели Лейла и вправду никогда не пробовала? Нежное мясо, удивительно нежное, — никак не мог успокоиться Исмо.

К вечеру он, однако, притих. Мысленно проклинал свою болтливость. И зачем сказал? Пошел бы один, втихомолку. А теперь невенчанную жену и безымянное дитя придется представлять родне, тут нужна изворотливость. И потом, это все равно что признать себя отцом ребенка, а ведь еще неизвестно, его ли это девочка. Поди разберись в этой женщине, если она ничего не требует, не плачет, а вроде как наблюдает со стороны: собирается он становиться отцом ее ребенка или нет? Может, Исмо просто нужен ей как козел отпущения, как узаконенный кормилец, а истинного виновника давно и след простыл?