Мартти Ларни - Современная финская новелла

Дорожный мастер сдвинул одеяло и стал разглядывать жену. Супружеская близость между ними давно прекратилась, и сейчас жена показалась ему чужой. Костлявая, сухая…

Тишина опустилась на ночной дом. Лампа на тумбочке освещала картину на стене. Дорожный мастер долго смотрел на нее. Когда-то он получил эту картину в подарок от товарищей по работе. Близнецам тогда было два года. Картина изображала ангела, который вел двух детей через рельсы, а на заднем плане к ним приближался огромный, окутанный дымом паровоз.

Они сказали, что подарок не простой и символичен для получателя.

Рано утром одна из двойняшек обнаружила странные следы на снегу. Она позвала сестру поглядеть. Следы огибали дворовые постройки и кончались перед банным окном, дальше они никуда не шли, можно было подумать, что на этом месте ходившего вынули из его следов или что он взлетел как птица.

За завтраком девочки рассказали отцу об увиденном.

— Вот как, — медленно произнес дорожный мастер, но смотреть не пошел. Отец был в легких брюках и рубашке в сеточку, очки он снял, от них на носу осталась вмятина. На оконном карнизе лежал белый снежный воротник, а лес за железной дорогой, который еще вчера темной линией опоясывал пейзаж, сегодня весь побелел. На его фоне едва можно было различить контуры снегоочистителя.

Дорожный мастер сказал, что поднимется на чердак за валенками.

— Зачем тебе валенки в выходной день?

— Сейчас самое время.

Девочки услышали, как отец поднялся по лестнице на верхний этаж и открыл дверь на чердак. Чердак был узкий, на всю длину дома. Там в картонных коробках лежала старая одежда, валялись разные ненужные вещи. Пыль покрывала все толстым слоем, сквозь маленькие окошки едва пробивался свет. До девочек доносились приглушенные шаги отца по чердаку. Затем какой-то звук посильнее, точно передвинули тяжелый тюк.

Когда через десять минут отец не вернулся и наверху не было ничего слышно, Анита решила пойти и посмотреть.

Почти сразу раздался пронзительный вскрик. И другой, тихий.

Вторая сестра бегом помчалась наверх.

И тоже увидела…

В одной из хельсинкских квартир человеку не спалось. Рядом лежала жена. И тоже не спала.

Окно в спальне было чуть приоткрыто. За ним густой синевой мерцала весенняя ночь. Было самое начало апреля. Высоко-высоко над тревожными уличными огнями мигала ясная зеленоватая звездочка. Вспыхнет — погаснет, вспыхнет — погаснет. Будто пульс.

У этого человека было крупное, поразительно грубое лицо. Кожа темная, пористая. Под глубоко посаженными глазами набрякшие мешки. Волосы надо лбом заметно поредевшие. В общем, лицо человека не первой молодости.

Мимо их дома прошелестел автомобиль. Конус света от фар скользнул по стенам, выхватил из темноты мебель, мазнул по потолку. На мгновение резко осветил лежавших.

Во всем облике этого человека чувствовалась какая-то нервозность. Особенно в линии рта. Углы губ напряженно застыли. В глубоких прорезавших лоб морщинах выступил пот. Веки слегка подрагивали.

Казалось, этого лежащего без сна человека терзал мучительный страх, одолевали мысли о чем-то неприятном, в чем он никак не мог разобраться.

Ему вдруг почудился смех. Такой ироничный. Такой изысканно-язвительный. Он узнал голос доцента Сарениуса. И даже вздрогнул от неожиданности, по телу прокатился легкий озноб. Жена сразу это почувствовала и успокаивающе сжала его руку.

— Принести таблетку? — тихо спросила она.

— Да, да, если тебе не трудно, — с деланным спокойствием отозвался он.

Вдалеке устремилась в ночное небо радиовышка. Ее красный огонек повис высоко над городскими кварталами. Теплился, словно незатухающая лампада пред алтарем.

Лиценциату Вестре́ну и его жене не спалось. Уже почти два месяца им не спалось.

Вестрен преподавал в Университете. Дважды в неделю читал лекции по французскому средневековью. Редко кто из студентов приходил в эти часы в огромную аудиторию.

Вестрен отнюдь не блистал красноречием. Бубнил себе под нос. Часто сбивался, не мог подобрать нужное слово, говорил неровным тихим голосом.

Однако стоило ему коснуться любимой темы, он мигом преображался. Голос наливался силой, точными и выразительными делались жесты. Слова летели, едва поспевая за мыслью. Он так и кипел вдохновением и убежденностью. Вот этого и ждали от него студенты. В такие минуты Вестрен становился даже интересным. Да, он часто отвлекался на детали. Детали были его коньком, и именно они помогали ему добиться внимания слушателей.

Своеобразная подобралась компания, те, кто из семестра в семестр посещали его лекции. Казалось, все факультетские неврастеники нашли здесь пристанище. Все, кто был чересчур робок и застенчив, какие-то ходячие тени, пришибленные, заикающиеся юнцы. Бледные, вечно дрожащие от страха одиночки.

Непонятно почему, они благоволили к Вестрену, им было уютно на его лекциях.

После занятий Вестрен обычно направлялся в кафе для преподавателей. Высматривал место в самом дальнем углу, за столиком у колонны. Попыхивая длинной прокуренной трубкой, выпивал чашку чая. Здесь он был недосягаем для чересчур назойливых взглядов.

Существовала и более веская причина прятаться: он стеснялся своих ног. Они у него страшно потели. Наверно, кожа на подошвах слишком тонкая. Чуть поволнуешься, носки хоть выжимай. Ничем не одолеть это проклятье. Вестрену все время чудилось, что от него несет по́том.

Доцент Сарениус, вот к кому постоянно было приковано его внимание. Всякий раз, когда тот оказывался поблизости, неведомая, неподвластная Вестрену сила направляла его взгляд в сторону этого элегантного, весьма уверенного в себе человека. Наблюдая за Сарениусом, он испытывал смешанное чувство необъяснимой антипатии, тайного восхищения и ужаса.

Сарениус, молодой, энергичный, из плеяды тех, кто получил образование в Америке или, скажем, в Англии, из тех, кто умеет трезво смотреть на вещи, свою профессию они знают досконально, люди же для них лишь набор стереотипов. Сарениус одевался со вкусом: костюм, не готовый, а сшитый у портного, сидел на нем как влитой, белейшая сорочка прекрасно сочеталась с жилетом, красным либо золотистым. Он был обаятелен, холеное лицо с характерным носом, высокий лоб мыслителя. На полных, резковато очерченных губах вечно играет тонкая усмешка. Такие умеют нравиться. Говорил четкими круглыми фразами. Его очки в строгой оправе часто поблескивали среди толпы почтительно внимающих ему коллег.