Андре Дотель - Современная французская новелла

Чтобы не стоять вот так, на виду, он просто упал. Из последних сил нагреб на себя снегу, не желая выделяться черным пятном на белой равнине. Он услышал, как чьи-то голоса зовут его, и, чтобы никакой звук не выдал его присутствия, сердце его перестало биться.

Его нашли весной. В гостинице давным-давно забыли про постояльца, который уехал, не заплатив за номер. Никто не мог опознать труп. Никаких заметок в печати не появилось — редакции сочли инцидент слишком незначительным.

Его соседки, старые девы, кормят сквозь ограду бездомных кошек, поселившихся в его саду. По регистрационным книгам города Лудена ему сейчас семьдесят два года. Если так пойдет и дальше, можно держать пари, что со временем его запишут в долгожители.

Адриенна казалась безутешной. Злые языки утверждали, что ей просто недостает ежедневной порции побоев. У покойника и впрямь рука была тяжелая, и когда он напивался, то уже не разбирал, где свои, где чужие. Его бедной жене доставалось больше всех. Многие годы ее все жалели, теперь ею восхищались.

Она овдовела больше трех месяцев назад, но до сих пор убивалась, как в первый день. Казалось, время было бессильно смягчить ее скорбь. Добрые души со всей улицы и так и этак пытались отвлечь ее от печальных мыслей, но она и слышать ничего не хотела. С соседями она беседовала редко и всегда только о нем, о своем незабвенном Альфреде. На каждом шагу — покупала ли она хлеб или раскрывала в парадном зонтик — она не упускала случая помянуть покойника.

— Он тоже не любил сырости, — сообщала она консьержке.

А булочницу просила:

— Порумянее хлебец, пожалуйста, но не горелый — как любил мой покойный муж.

Она говорила о нем с такой нежностью, что люди постепенно забыли, каким дебоширом и забулдыгой был этот Альфред — предмет бесконечных пересудов всего квартала. Даже те, кто при жизни его терпеть не мог, были тронуты горем вдовы и, чтобы не огорчать ее еще больше, начинали говорить о нем добрые слова.

Каждый четверг, рано утром, ее видели на автобусной остановке. Она стояла, как всегда, в глубоком трауре, под вуалью, скрывавшей лицо, и держала в руках скромный букетик за сто су. Все знали, что она едет на кладбище. Это было целое путешествие, из которого она возвращалась только в сумерках: чтобы добраться до кладбища, она должна была пробить шесть автобусных талончиков и сделать две пересадки. А там еще предстояло пройти не один километр по аллеям, которые невозможно отличить одну от другой.

Глядя, как она садится в автобус, соседки качали головой: ну, не безрассудство ли так утомлять себя в ее-то возрасте? Тем более в такой холод! Долго ли пневмонию схватить? Неужто ей так не терпится последовать за своим Альфредом? Ах, право же, этот человек был недостоин своей жены!

Люди судачили, но Адриенна, образцовая вдова, слушалась только своего сердца. Она стояла вся в черном и улыбалась, ибо день поездки на кладбище был для нее любимым днем недели.

По аллеям она шла не спеша. Она знала, что все равно придет раньше времени. Адриенна всегда приходила первой. Чтобы зря не томиться в ожидании, она сворачивала на чужой, незнакомый участок. Там она неторопливо прохаживалась, читая имена и даты, любовалась памятниками, фарфоровыми венками. Или, расчувствовавшись, останавливалась у какой-нибудь детской могилки. Ей самой не дано было счастья стать матерью. Раньше она сожалела об этом, потом смирилась. На кладбище Адриенна не упускала случая всплакнуть над маленькими покойниками, затерявшимися среди стариков. Ей нравилось воображать себя безутешной матерью. Но увы, она была всего лишь вдовой!

Придя на могилу к мужу, она прежде всего молилась за упокой его души. Уж он-то нуждался в этом, как никто! Он был до того груб, до того необуздан! Странно, что он лежит теперь так смирно и что так безобидно проходит его похмелье от жизни. Бедняга!

— Иисус-Мария-Иосиф, храните душу его в раю, да пребудет он там вечно, мне он больше не нужен.

Она протирала новенькое надгробие, выбрасывала увядший букет, оставшийся с прошлого четверга, и укладывала на могиле свежие цветы. Потом выдергивала кончиками пальцев сорняк, носком отшвыривала в аллею камешек и, когда все было в порядке, садилась и ждала.

Адриенна слегка нервничала. Она никогда не была уверена, что та, другая, придет и на сей раз. Сердце ее мучительно колотилось и ныло. В такие минуты она начинала острее чувствовать бремя лет и усталость, но пересиливала себя, боясь выйти из роли. Она не плакала, но старалась держаться, как подобает вдове. Сидя на каменной плите или стоя рядом, она придерживала рукой вуаль и жертвенно опускала плечи, всей своей позой выражая скорбь.

Наконец приходила другая. Адриенна еще издали узнавала ее. Она ждала не шелохнувшись, опустив глаза, и всем существом отдавалась душевному трепету, так похожему на счастье. Потом она слышала шуршащие по гравию шаги: ей казалось, что они приближаются слишком медленно. Когда та была уже совсем рядом, Адриенна поднимала голову. Слабые вздохи, полуулыбки — они приветствовали друг друга без слов. Потом опускались на колени возле соседней могилы и вместе читали молитвы.

Отдав дань благочестию, они принимались подметать опавшие листья, беседуя вполголоса. Пока что говорили не о нем, а о погоде, о служителях, которые не давали себе труда как следует прибирать в аллеях. Если шел дождь, они любезно предлагали друг другу зонтик. И наконец, когда все было сделано, уборка могил завершена, постояв еще секунду молча, они удалялись вдвоем.

Эти встречи по четвергам сблизили вдов. Всю дорогу обратно, до самых ворот кладбища, они поверяли друг другу свои переживания, делились воспоминаниями.

— Огюст был так добр, так предупредителен!

— А Альфред так щедр, так заботлив!

Альфред, Огюст — имя не имело значения — это был идеальный возлюбленный, безукоризненный супруг, сошедший со страниц романа, прочитанного накануне вечером. Каждая спешила поведать о нескончаемом счастье, которое она познала с ним, об их безоблачной, безраздельной любви… Обе прожили спокойную, благополучную жизнь, обеим муж дарил драгоценности, наряды и оказывал тысячи знаков внимания.

— Еще до войны он возил меня в отпуск к морю. Тогда это было не то, что сейчас: кругом ни души, бесконечный пустынный берег…

— А мне Альфред открыл горы. Он ведь и сам был наполовину горец: его отец происходил из Савойи. К тому же у меня легкие были слабые — он это знал, вот и заботился о моем здоровье.

— Огюст был крепкий, как утес, и кроткий, как ягненок. Однажды я на пляже вывихнула ногу. Он взял меня на руки и нес до самого отеля. Ему было, конечно, тяжело, но он смеялся и пел, чтобы только развеселить меня… Как это было чудесно! Я даже жалела, что мы так быстро добрались.