Андре Дотель - Современная французская новелла

Кроме того, она показала, что у нее есть голова на плечах, когда сумела извлечь выгоду из сложившейся ситуации. Благодаря черному рынку она увеличила небольшое состояние родителей, а прикупив несколько гектаров у обедневших соседей, расширила приусадебные земли. К стаду прибавилось три коровы, старую тележку заменили новой и откормили еще несколько свиней.

После победы, когда брат вернулся из Германии, ей было трудно смириться с тем, что бразды правления надо передать ему, и первые месяцы распоряжалась все еще она. Потом, когда настало время снимать урожай, им пришлось действовать сообща. Многие годы они все решали вместе. Рене ничего не осмеливался предпринимать, не посоветовавшись с сестрой, и, если ему не удавалось переубедить ее, от своих планов отказывался. Именно она, первая в округе, решила купить трактор. Дело пошло быстрее, и им даже случалось предлагать свои услуги соседям. Они смогли поднакопить денег и купили американский комбайн. Это дало возможность взять в аренду еще несколько участков земли.

Столь выгодное содружество брата и сестры могло длиться очень долго. Старики родители, почти беспомощные, еще могли выращивать кроликов и ходить за коровами, так что в тягость детям не были. А поскольку ни один из них — ни брат, ни сестра — денег попусту, ясное дело, не тратил, их холостяцкое хозяйство было как нельзя более прибыльным. Они считались самыми зажиточными в деревне. Их не любили, но уважали, и, если дети смеялись над косоглазием Лучика, родители награждали ребят подзатыльниками.

Первое решение, которое принял Рене, не посоветовавшись с сестрой, — было решение жениться. Ему стукнуло уже тридцать пять, ей тридцать. Элиза, невеста, была моложе, и Лучик не сомневалась, что она не работница в доме — слишком хорошо она сложена и ухожена. Тогда-то она и решилась уйти, потребовав расчета, будто прислуга. Отец умер предыдущей зимой, мать тоже была на краю могилы. Настало время делиться. Спорили долго и утомительно, как при разводе. О том, чтобы делить усадьбу, речь не шла. Да собственно, Лучик своей доли целиком и не требовала — только чтобы было с чего начать. Решение, устроившее всех, и на этот раз нашла она.

— Придется продать скот: восемнадцать коров и телят. Я ведь не намного больше сейчас и прошу. Машин тебе хватит, чтобы обрабатывать еще и пастбища, да и Элиза твоя рук не замарает: не надо будет доить коров и убирать за ними. Остальное можешь одолжить — в «Сельском кредите», проценты пустяковые.

Несмотря на то что казалось, будто глядит она куда-то в сторону, видела она ясно и далеко, угадывая грядущие перемены в сельском хозяйстве. Она убедила брата, что обрабатывать землю куда выгоднее, чем выращивать скот: подсолнечник и рапс начинали приносить хороший доход. Убедить невестку, что так она будет свободнее, а дом чище, было и вовсе не трудно. В конце концов Рене продал скот и распахал луга. Деньги, что она просила, брат ей дал, а в остальном сделали перерасчет, определив, сколько центнеров зерна ей причиталось каждый год взамен оставленных земель. Довольная, она ушла без всяких сожалений.

На другом конце поселка, у реки, немного в стороне, она купила маленький домик с садом, покатым лужком и колодцем. Когда-то давно здесь жил садовник с большой заброшенной виллы, окруженной парком. Старые деревья этого парка, возвышавшиеся по ту сторону дороги, вечером роняли тень на ее садик.

Вот уже полтора десятка лет жила она в полном одиночестве, но не скучала. Обнесла оградой лужок, построила дощатые курятники и выращивала цыплят. С обычной своей решимостью она приступила к делу и весьма преуспела. Своих питомцев она продавала сотнями торговцу, приезжавшему каждую первую пятницу месяца. Другой торговец привозил ей также раз в месяц едва вылупившихся птенцов и синтетический корм для домашней птицы. Эти двое да еще почтальон — больше никто у нее и не бывал.

Брат не приходил к ней никогда. Она же бывала у него раз в месяц — по воскресеньям. Они не ссорились, но с тех пор, как у них не стало общих интересов, им не о чем было говорить, и они лишь поддерживали видимость доброго согласия. Все изменилось, когда Элиза произвела на свет девочку, Жозетту. При виде этого ребенка Лучик ощутила, что в ней пробудилось нечто женское, еще, как оказалось, не угасшее. Она задерживалась теперь в доме брата подольше, возясь с племянницей. Потом стала приходить все чаще, принося гостинцы, и девчушка блаженствовала, уютно устроившись на полных коленях у тетки. Расставались они неохотно, но, вернувшись к себе, Лучик целую неделю об этом не вспоминала: она работала.

Если кто-нибудь проходил по дороге, когда Лучик перекапывала огород, она отставляла лопату и подходила к изгороди поболтать. Соседи, умевшие угадывать, каким глазом она смотрит на них, ненадолго задерживались послушать ее, но чужих ее манера улыбаться смущала, и они предпочитали не знакомиться. Иногда по четвергам [18] Раньше во французских школах дети не учились по четвергам. местные сорванцы шатались возле ее дома и на все лады распевали дурацкие песенки. Она прекрасно слышала, что над ней издеваются, но не сердилась на озорников. Наоборот, когда поспевали фрукты, она зазывала мальчишек к себе в сад и угощала черешней, яблоками и орехами. Они старались не смотреть ей в лицо и даже в ее присутствии порой не удерживались от глупых смешков. Словно бы не обращая на это особого внимания, она давала ребятам разговориться и узнавала таким образом, что делалось в их семьях. А потом, наслушавшись, без промедления выставляла:

— А теперь, кыш! Убирайтесь, дрянные мальчишки! В другой раз постарайтесь вести себя получше, не то уши надеру.

Она слышала, как ребятишки, убегая, прыскали со смеху, видела, как они кривлялись на дороге, пытаясь изобразить ее косой взгляд и походку сильной, немного мужиковатой женщины.

Тогда она шла к своим курочкам, те по крайней мере выслушивали ее совершенно невозмутимо. Выращивая белых цыплят, она держала еще дюжину великолепных огненно-рыжих несушек. Им позволялось свободно гулять по лугу, и кормила она их настоящим зерном. Ни за что на свете она бы не согласилась продать их — это были ее подружки, наперсницы. Каждая имела свое имя: Краснушка, Пеструшка, Рябушка, Хромоножка… Петуха звали Селестен. Она болтала с ними о пустяках — о погоде, об улитках, пожиравших салат, и радовалась, когда, повернув свои головки и склонив их набок, они внимательно слушали, уставившись на нее желтым глазом.

Летом, когда дверь в дом не закрывалась, ее не раздражало появление кур на кухне. Осенними вечерами, сидя на закате у порога, она плевалась виноградными косточками, которые они подбирали, и смотрела на птиц, галдевших на больших деревьях в парке, по ту сторону дороги.