Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

На следующий день вечером в городе Токуяма Сюхэй сел в экспресс «Утренний ветерок», отправлявшийся в семь часов пятьдесят минут.

Да, тайфун и в самом деле как будто гнал его назад, в Токио. Уже с полудня подул теплый ветер, то и дело принимался лить дождь.

С помощью кондуктора отыскав свое место на средней полке спального вагона второго класса, Сюхэй разделся и лег. Постель была удобная, но всякий раз, как он ехал этим поездом, где койки были в три яруса, он никак не мог уснуть из-за тесноты, тряски и грохота колес.

Накрывшись до половины маленьким, тоненьким одеяльцем в жестком от крахмала пододеяльнике, Сюхэй перебирал в памяти события этих нескольких дней, и перед его мысленным взором невольно вставало востроносое, загорелое — только лоб отделялся светлой полоской — лицо помощника начальника станции.

…Министерство двора и, что особенно отвратительно, — руководство профсоюза железнодорожников, пользуясь отсталостью определенных слоев населения, все в больших масштабах навязывают эту рабскую систему труда… Чем больше думал Сюхэй, тем серьезнее казался ему этот вопрос.

Руководство профсоюза железнодорожников совершенно открыто провозглашает лозунги, сущность которых сводится к еще большей интенсификации труда в сочетании с «исправлением» идеологии, откровенно ведет дело к расколу между работниками железных дорог. Во всех этих тенденциях Сюхэй явственно различал направляющую руку властей, стремящихся к возрождению милитаризма…

Незаметно он задремал, а когда внезапно открыл глаза, сквозь щель в толстых, шершавых занавесках, закрывавших его спальное место, уже пробивался свет. Чувствовалось, что в вагоне уже не спят. Сюхэй приподнялся и, потирая заспанное лицо, чуть раздвинул занавеску. Прямо перед собой он увидел круглое, улыбающееся девичье личико.

— Доброе утро!

— Да, да, конечно… — Сюхэй торопливо задернул занавеску.

Он поднес ручные часы к лучику света, пробивавшемуся сквозь щелку. Половина восьмого… Сюхэй поспешно оделся, спустился с койки и пошел умываться. В соседних купе проводники уже убирали постели.

«Утренний ветерок» приближался к городу Нумадзу. Сюда тайфун не добрался, небо было лишь слегка подернуто тонкими облаками. Проглядывало солнце, озаряя окрестные холмы. Сюхэй сел у прохода и закурил сигарету. Спутницами по купе оказались молодые девушки, ездившие куда-то на экскурсию: все с рюкзаками, в разноцветных спортивных рубашках, в брюках.

Вдруг он заметил, что у сидевшей наискосок девушки, той самой, которая только что с ним здоровалась, на ее желтой с короткими рукавами рубашке, на груди, что-то написано довольно крупными латинскими буквами: «I love you, love me!» — прочел Сюхэй.

Ошеломленный, Сюхэй усиленно морщил брови, но в конце концов, не выдержав, засмеялся:

— Это еще что за заклятье?!

Девушки дружно рассмеялись.

Все они служили в одном из банков в районе Маруноути и, молодые, жизнерадостные, возвращались теперь домой после недельного отпуска, который провели у вулкана Асо.

После двухминутной остановки в Атами по вагону прошел продавец газет. Сюхэй купил «Асахи», но он не выспался, читать не хотелось. Так и не развернув газету, он сунул ее в наружный кармашек своего чемодана и опять закурил.

По мере приближения к Токио перспектива одинокой трудовой жизни на старости лет, казалось, снова гнетущей тяжестью наваливается на плечи. С тех пор как Сюхэй близко соприкоснулся с деятельностью Общества по охране здоровья и быта, он особенно остро ощущал всю убогость системы социального обеспечения в Японии. Единственной реальностью были головокружительно растущие цены: никто, в том числе и сам Сюхэй, не мог быть спокоен за завтрашний день… Сюхэй никогда не мог позабыть своего старшего сына Сэйити, шестнадцатилетнего школьника, посланного работать на авиационный завод Митака. Там он и погиб под бомбежкой в один из жарких летних дней, перед самым окончанием войны. Ему раздробило правую ногу.

…Но вскоре Сюхэй достал из кармана очки и, словно для того, чтобы отогнать образ сына, вытащил из чемодана газету. Вверху, на второй полосе, была напечатана статья о намеченной на октябрь поездке императорской четы за границу. Вчера парламент утвердил смету связанных с поездкой расходов. Газета помещала фотографии министра двора, министра иностранных дел и других самых важных персон из свиты.

Сопровождать императорскую чету будут тридцать четыре человека, от министров до парикмахера.

Фрахт специального самолета — шестьдесят два миллиона иен.

Расходы по пребыванию за границей императорской четы и свиты — сто пятнадцать миллионов иен.

Подарки руководителям иностранных государств и даже обслуге в отелях — тридцать четыре миллиона иен.

Ответные банкеты — пятьдесят восемь миллионов иен…

Если добавить к этому стоимость ремонта посольств в тех странах, которые посетит императорская чета, и устройство «Выставки японского искусства из императорской сокровищницы», общая сумма превышала три миллиарда иен…

Сложные чувства клубились в душе Сюхэя. Он снял очки и, опустив газету на колени, устремил холодный, рассеянный взгляд в окно. Экспресс «Утренний ветерок», чуть сбавив скорость, проезжал станцию Одавара.

1972

Вечером заморосил дождь, застучал каплями по сломанной водосточной трубе, потом поднялся ветер и полил ливень, что редко бывает весной.

Ясу обмотала голову полотенцем, накрылась старым дождевиком и вышла во двор. Крыша в собачьей конуре прохудилась, и собаки жались в углу.

— Идите в дом.

Собаки, дрожа, вошли на галерею, где для них была постлана циновка.

Открыв створку дверей, Ясу поднялась на второй этаж.

Пять дней назад Тобу хватил удар.

Когда Ясу сказали, что состояние у него тяжелое, она решила, что близок конец. И все же надежда не покидала ее. А вдруг Тоба сейчас войдет, скажет: «Нельзя оставлять дверь открытой» — утихомирит собак, поднявших на галерее возню, и стремительно взбежит на второй этаж. Ведь может же такое случиться…

Ясу легла спать, не гася лампы, и представила себе мрачный полумрак больницы. Возможно, Тоба, блуждающий на грани света и тьмы, вернется, привлеченный ярким огнем?

К рассвету дождь прекратился. Глядя на небо в слабых лучах солнца, Ясу решила сходить в больницу, а потом к Сога-сану. От этой мысли на душе у нее стало светлее.

Какие взять цветы? Если пионы, то трех вполне достаточно. Можно еще и лилии…

Ясу знала, что Тоба любит чайную церемонию и аранжировку цветов. А есть ли там ваза, подумала Ясу. Конечно же, есть. Его родственники наверняка принесли. Она наденет кимоно из темно-синей чесучи с рисунком и сложенный вдвое неброский оби из тяжелого атласа. Но не будет ли ее старить этот наряд?