Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

— Кого не спасла?

Цунэ хотелось узнать, что произошло между девочками на горе. Хотелось утешить и облегчить душу Вакако, если она и бросила Ёко, раненную, одну, как утверждает молва. Может быть, думая только о собственном спасении, она оставила Ёко и из последних сил добралась до мандариновой деревни.

Кто знает, может, именно тогда, после бомбардировки, Вакако и полюбила впервые жизнь и по-настоящему ощутила ее… Безжалостно теперь, когда ей осталось так мало жить, обвинять Вакако в том, что она не спасла Ёко.

Цунэ пошла к Ёсими домой. Ёсими стояла перед новой поминальной табличкой, сложив руки в молитве.

— Правда ли то, что говорят про наших детей? Скажите, если знаете.

— Правда ли? Это, верно, одна Вака-тян знает. Мне бы самой хотелось услышать от нее правду. Я знаю только одно — Ёко умерла на горе совсем одна. И больше ничего.

Ёсими смотрит на Цунэ, не выпуская из рук четок.

— В тот день вы принесли Ёко в наш дом специально, чтобы показать Вакако. Вы принесли ее, потому что думаете, что Вакако сбежала, бросив Ёттян в одиночестве.

Цунэ влажными, блестящими глазами смотрит в лицо Ёсими, так похожее на лицо Ёко.

— Это жестоко. Вакако, наверно, от кого-нибудь услышала о Ёко. Слухи эти — ложь. Вакако бежала одна, слышите, одна. Будь с ней Ёттян, она бы ни за что ее не бросила. Ничего другого не было.

— Ну что же, значит, так оно и было. Ёко мертва. Спросить не у кого.

— Все сочувствуют Ёттян, потому что Вакако уцелела. Ёко умерла, но при чем же тут Вакако, а, Ёсими-сан?

Ёсими повернулась спиной к Цунэ. Молится перед поминальной табличкой.

— Объясните это, пожалуйста, всем, и старушке тоже, — продолжает Цунэ. — Разве Вакако не стоит сочувствия? Надо же ее оправдать…

Цунэ торопливо идет по дороге. Встречая ее, все спрашивают про Вака-тян. Цунэ спокойно отвечает, что дочка пока жива.

Цунэ знает, какая Вакако добрая. Да хоть и верны эти слухи, кому они нужны? Ёсими, потерявшей Ёко? Напрасно она ненавидит Вакако. Ненавидеть надо тот дьявольский огненный шар. Или горькую судьбу, лишившую жизни ее дитя.

— Сколько этих Ёко. — В жарком бреду Вакако отбивается от кого-то руками.

— Не бойся, здесь мама, а больше никого нет.

Голос Цунэ не доходит до слуха Вакако. Кружащие в голове мухи заглушают своим жужжаньем слова Цунэ. Это мухи из ямы на горе.

«Как они надоели! Когда же тихо будет», — думает Вакако.

— Ну, убей же мух! — говорит она.

— Хорошо, хорошо, мама убьет всех, кто мучает Вакако.

Впалые щеки Вакако, словно искусно вылепленные из воска, озаряет слабая улыбка.

Вакако широко раскрывает рот, чтобы глотнуть воздух, и умирает.

Цунэ долго смотрит на остановившуюся улыбку Вакако.

Комнату заливает утреннее осеннее солнце. Бледные щеки проваливаются, и легкая улыбка оборачивается сумрачной тенью, так не подходящей девочке, которая прожила на свете только четырнадцать лет и один месяц.

Цунэ, не отрываясь, глядит на холодеющее тело Вакако. Она никак не может понять, почему Вакако так боялась мух. Может, она просто бредила, когда говорила: «Мама, у мух тоже есть зубы, вот они и кусаются». Не зная, что кроется за этими словами, Цунэ чувствовала: Вакако боится чьих-то обвинений. Что это связано с Ёко, думать не хотелось.

Мигом объявилась старушка.

— Какое же строгое лицо у Вака-сан… Да, всему, видно, приходит конец…

Потом пришла Ёсими.

— Ёсими-сан, простила бы ты Вака-сан, — говорит старушка.

— Вакако не за что прощать, — резко одергивает ее Цунэ. — Я похороню ее рядом с Ёттян в той яме. Они ведь дружили.

— Ёко не упокоилась с миром, — говорит Ёсими.

— Хватит слухов, Ёсими-сан. Из-за них и душе Вакако тоже нет покоя. Дети ни в чем не повинны, поймите вы это, — твердит Цунэ.

На горе, во впадине, рядом с могилой Ёко появилось новое деревянное надгробие Вакако.

Муж был против — в деревне покоилось не одно поколение их предков, но Цунэ не послушала его, сказав, что так лучше для Вакако.

В яме на горном склоне, по другую сторону от выжженной равнины города, жмутся друг к другу могилы. Над ними гуляет осенний ветер.

Горными тропами добралась сюда Цунэ.

Она кладет на могилу Вакако веточку с твердыми зелеными мандаринами. И на могилу Ёко ложится мандариновая веточка.

Ей кажется, будто надгробия тихо перешептываются на ветру.

— Интересное что-то? Рассказали бы маме…

Цунэ слышится смех Вакако и Ёко.

1975

Светился красный огонек, лифта не было. Что бы это могло значить? Посторонние, кажется, лифтом не пользуются. На дверях табличка: «Только для пациентов».

Еще когда врач порекомендовал ей принимать на крыше солнечные ванны, она спросила: «А лестница там есть?» Хотела спросить, как попасть на крышу, а задала этот нелепый вопрос.

Больница, конечно, маленькая, но в четырехэтажном здании лестница все-таки должна быть, Просто она спросила, не подумав, и от этого смутилась.

В глубине коридора — комната дежурных. За полуприкрытой дверью весело болтают какая-то женщина в белом халате и санитарка.

— Простите, пожалуйста, что-то лифта давно нет, — спросила она.

Женщина в белом халате, — кажется, она работает в аптечном киоске, — вышла к ней.

— Мне нужно на крышу, врач назначил солнечные ванны принимать…

— Так ведь занято!

Женщина в белом халате встала рядом и смотрит на красный огонек. Вскоре где-то внизу кабина трогается.

— Ну вот и идет.

— Простите, что побеспокоила.

Женщина в белом халате вернулась в дежурную.

Можно было, конечно, еще немного подождать, но ведь она здесь впервые и еще не освоилась. Молоденькая санитарка из хирургического отделения только довела ее до лифта, взглянула на красный огонек и сказала: «A-а, занято… — Потом небрежно добавила: — Скоро освободится», — и ушла.

Пока лифта не было, она чувствовала себя совсем беспомощной, — ведь красный огонек не гас бесконечно долго. Она нервничала и потому, что врач велел быстро подняться на крышу и быть на солнце не более пяти минут.

Двери лифта раскрылись, из кабины вывезли старика.

— Могу я воспользоваться лифтом? — обратилась она к санитарке, сопровождавшей старика, — мне на крышу.

— Кнопка «К».

Пропустив их, она вошла в кабину. Лифт был необычный — узкий и длинный. Одной в таком лифте как-то не по себе.

Она нажала кнопку «К». Лифт поднялся, двери раскрылись. Тесно, полутемно, как в чулане. Пожалуй, это еще не крыша.

Напротив, на стеклянных дверях, табличка: «Главврач:». Рядом что-то вроде кладовки.

Вдоль противоположной стены выстроились шесть шкафчиков, на каждом — фамилия врача. Значит, врачи поднимаются сюда на лифте и переодеваются у этих шкафчиков.