Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978

(Значительно позже Окуяма узнал, что перед ним был тот самый бывший лейтенант Ниси, который одержал победу на скачках с препятствиями во время Олимпийских игр в Лос-Анджелесе.)

Полковник присел на стул и стал слушать пластинку. Когда кончились «Токийские мотивы», он приветливо улыбнулся Окуяме и спросил:

— Нельзя ли поставить что-нибудь еще? Может, у вас есть «Сангайбуси». Солдаты из полка Сибата не помнят себя от радости, когда слушают эту песню.

— К сожалению, этой пластинки у меня нет. Могу поставить «Кисобуси», — ответил Окуяма.

— Давайте, только погромче.

Окуяма сменил пластинку и немного прибавил звук. «Наверно, на Иводзиме пластинки от частого употребления совершенно истерлись, и, чтобы разобрать слова, они привыкли ставить проигрыватель на максимальную громкость», — подумал он. Полковник откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и, закрыв глаза, слушал песню. На его исхудалом, не лишенном суровой красоты, опаленном южным солнцем лице с маленькими усиками и до синевы выбритым подбородком блуждала улыбка.

Когда пластинка кончилась, полковник сказал:

— Большое вам спасибо. Хорошо бы дать ее послушать солдатам. Этот наканори-сан, о котором поется в песне, должно быть, владелец плотов. Представляю, как плоты длинной вереницей плывут по реке, а в самой середине сидит наканори — хозяин.

— Да, я видел такое на старинных картинах. Там изображен мужчина на плоту, с трубкой в зубах, — подтвердил Окуяма.

— Как я понимаю, в «Кисобуси» речь идет о хозяине плотов, о котором грустит девушка, — задумчиво произнес полковник.

«Выходит, „Кисобуси“ хотя и трудовая песня, а поется в ней про хозяина. А в солдатских песнях настоящее чувство сохранилось теперь в словах, а музыка не годится. Она стала какой-то упадочнической, да и ритм неподходящий». Так подумал про себя Окуяма, но вместо этого сказал:

— Говорят, в армии теперь запретили солдатскую песню «Боевой друг»? Знаете: «Здесь, в сотнях ри от родной стороны…» Жаль — все ее очень любили…

Полковник промолчал, потом, указывая пальцем на аквариум с золотыми рыбками, сказал:

— Послушай, друг, отдай это мне. Его превосходительство наш командующий скучает. Здесь, на острове, — лишь бурые скалы, да синее море, да серная вонь. Я хотел бы подарить ему этих золотых рыбок. Отдай их мне вместе с аквариумом.

В аквариуме плавало десятка полтора маленьких золотых рыбок «фунао». Должно быть, кто-то из прежних жильцов офицерской каюты оставил их здесь вместе с кактусом, колодой засаленных карт и фигурками для сёги.

— Берите, они ничьи.

— Благодарю. — Полковник осторожно приподнял аквариум и прижал к груди. — Вы кончали военно-морское училище?

— Нет, я был студентом-резервистом.

— Вам что-нибудь известно об Олимпийских играх в Лос-Анджелесе? О Десятой олимпиаде, которая проводилась в тридцать втором году?

В ту пору Окуяма еще ходил в деревенскую начальную школу и не интересовался событиями, которые волновали читавших газеты взрослых.

— К сожалению, ничего не помню, — ответил Окуяма.

— Ну конечно же! Я забыл про ваш возраст. Но должен вам сказать: тогдашнюю победу Японии ни в коем случае нельзя считать неким чудом…

Вслед за полковником Окуяма вышел на палубу. К транспорту был пришвартован металлический бот «дайхацу», в котором сидели двое солдат, дожидавшихся полковника.

(«Нельзя считать чудом…» Окуяма тогда не понял смысла этих слов, сказанных полковником. Лишь много позже ему пришла в голову мысль: наверно, полковник хотел сказать, что многочисленные победы, одержанные японскими спортсменами на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, когда то и дело на флагштоке взвивался японский флаг, не следовало считать чудом. А в нынешней войне чуда может и не произойти. Наверно, на это намекал полковник.)

Уже когда окончилась война и Окуяма поступил на службу в компанию, один из сослуживцев рассказал ему о гибели гарнизона, защищавшего Иводзиму. Американской армии давно было известно, что среди японских солдат и офицеров, окопавшихся на острове, находился командир танкового полка полковник Ниси. Говорят, у них имелись сведения и о том, что командовал японскими войсками на Иводзиме генерал-лейтенант Курибаяси, что там находятся опытные, бывалые солдаты полка Сибата. Они знали даже, что многие из этих солдат любят песню «Сангайбуси».

Остров окружили двести пятьдесят тысяч американских солдат. Девятнадцатого февраля шестьдесят тысяч американцев высадились на Иводзиму. День за днем продолжалась ожесточенная схватка. Временами ружейно-пулеметная перестрелка стихала, и тогда американский солдат кричал в мегафон на ломаном японском языке:

— Герой Олимпиады! Барон Ниси! Мы обращаемся к вам! Вы полностью выполнили свой долг солдата. И мы, американцы, считаем недопустимым, если вы теперь здесь погибнете. Барон Ниси, выходите! Мы не хотим вас убивать.

Но полковник Ниси не вышел, не сдался в плен. Ожесточенные бои продолжались, из-за трупного смрада, перемешивавшегося с запахом серы, нечем было дышать. Стояла сушь без единой капли дождя. Запасы пресной воды кончились, некоторые солдаты сходили с ума и пили собственную мочу. Двадцать второго марта полковник Ниси погиб в бою. В битве за Иводзиму японская армия потеряла двадцать две тысячи человек убитыми.

На Иводзиме, в отличие от острова Сайпан, не было ни женщин, ни иных развлечений для солдат. На Сайпане во время налетов японцы открывали огонь по вражеским самолетам. Благодаря этому противник узнавал расположение японской армии, оборонявшей остров. На Иводзиме же, когда прилетали вражеские бомбардировщики, солдаты прятались в пещеры и подземные блиндажи, не раскрывая своих оборонительных линий. Они избрали тактику скрытной войны. Может, поэтому американская армия понесла на Иводзиме тяжелые потери…

Недавно Окуяма узнал, что барон Ниси очень любил сапоги со шпорами. Даже после того, как его перевели из кавалерии в танковые войска, он продолжал носить кавалерийские сапоги. Наверно, он не мог с ними расстаться, потому что не забывал о том дне, когда на Олимпиаде в Лос-Анджелесе мчался, слившись в одно целое со своим скакуном, навстречу победе. Скакуна звали Уранус, он купил его на собственные деньги, за шесть тысяч иен, специально поехав ради этого в Европу. Вернувшись в Японию, Ниси в течение трех лет делил с Уранусом кров и пищу, шлифуя технику верховой езды. Скачки с препятствиями считались на Олимпийских играх в Лос-Анджелесе гвоздем программы. Они проводились в последний день Олимпиады, непосредственно перед церемонией закрытия, когда возбуждение участников и зрителей достигло своего апогея.

— Можете представить, сколь велики были волнения господина Ниси и восторг наших соотечественников в Америке, — сказал Окуяма.