Эдуард Петишка - Свадебные ночи

Ондра вообще не отличался разговорчивостью. Это было странно и притягательно. Он умел молчать. В том возрасте, когда молодые люди говорят обо всем без умолку, словно все уже познали, Ондра молчал. И этим вызывал доверие.

На улице перед домом кто-то завел мотоцикл. Треск мотора доносился в комнату словно из-под воды. Потом звук мотора стал удаляться, будто кто-то все выше и выше поднимал мотоцикл. Бензиновая вонь назойливо просочилась через плохо подогнанные оконные рамы и на минуту поколебала застоявшиеся запахи дерева, сырости и трав.

Со свадебного ужина шли пешком, домик Ондровой матери был рядом, только за угол завернуть. Она отперла дверь. Сени были насыщены бензиновыми парами. Ондра вечно копался в мотоцикле: никак не мог его собрать. Мотоцикл стоял в углу сеней, словно хромой зверь, роняя бензиновые и масляные слезы на заботливо подостланные тряпки.

Штепан никогда не потерпел бы подобного беспорядка — в этом она была убеждена. Штепан знал границы, о которых Ондра понятия не имел. Восстанавливая в памяти лицо Ондры, она вдруг поняла, что некоторые черты уже стерлись и ей приходится восполнять их воображением. Обломки, которые она подклеивала к его попорченному временем облику, во всем отличались от тех, которые она находила в лице Штепана. Ей казалось, что лицо Ондры собрано из разных обрезков, оставшихся после создания безупречно выточенных черт Штепана.

— Эва, что ты делаешь? — спросил Ондра, когда они в тот вечер вошли в комнату и она повернула ключ в двери.

— Запираю.

— Зачем?

Она подыскивала слова, желая объяснить ему, что, запирая дверь, она окончательно отделяет его от матери, от прошлого, от всего остального мира. И догадывалась, что Ондра не поймет. Со Штепаном было совершенно иначе. Штепан не спрашивал, он все умел объяснить сам.

А Ондра смотрел на нее, ничего не понимая.

— Ты так на меня смотришь, будто я тебя похитила, — рассмеялась Эва.

Ондра молча распахнул окно в летнюю ночь. Свет вырвался из темноты во двор, в сад, осветив свежевыбеленную пристройку. Ту самую.

Она протянула руку к выключателю и погасила свет. Две трети окна заслоняла пристройка, в оставшемся прямоугольнике плыли звезды. Тогда она видела только звезды.

Ондра не понимал лирики.

— Ты всегда будешь со мной, — сказала Эва. И говорила это совершенно серьезно. Тогда…

Ондра кивнул.

А через какой-нибудь месяц все изменилось, год спустя — еще больше, а через пару лет все и вовсе стало иным. Строго говоря, она искала не мужа, а счастье. Счастье, которое мог дать ей муж. Об этом она мечтала, об этом же когда-то мечтали и ее одноклассницы.

Штепан совершенно не такой, как Ондра. Да и Ондра вначале не был таким, каким стал потом.

Сначала с Ондрой было неплохо. После работы он самой короткой дорогой возвращался домой. И прежде всего заходил в пристройку. Он был прямо-таки помешан на этом.

Первое время Эве нравилось ходить к нему в пристройку. Она наблюдала, как ловко он рисует на листах металла, на полотне, на деревянных досках зеленые пейзажи с голубыми реками и фиолетовыми крепостями, закаты солнца, растекающиеся алым цветом, ланей, пасущихся на желтых полянах. И букеты, сверкающие всеми цветами радуги, цветы, которым взмахи кисти придавали самые фантастические формы. Она с интересом наблюдала, как легко рождаются под его руками картины, и тихонько восхищалась им. Она никогда не давала оценку картинам, они нравились ей, обычно только если о чем-то напоминали. Напоминала картина что-то приятное — значит, это красивая картина, а та, что напоминала неприятное, была плохой и некрасивой. Что же касалось красок, то Эве нравились яркие. Так что работы Ондры вполне отвечали ее вкусу.

На природе или еще где-нибудь Ондра никогда не писал. Только в своей пристройке. Туда Ондру вместе с его страстью выставила мать, там он и остался.

— Я тебе не мешаю? — спрашивала Эва.

— Нет, — отвечал Ондра.

Эва отлично знала, что она мешает, что Ондра любит рисовать в одиночестве. Но она снова и снова задавала свой вопрос. Ей хотелось убедить себя, что Ондра говорит правду и она ему действительно не мешает. Позже она спрашивала уже из чистого злорадства. Заставлять Ондру говорить не то, что он чувствует, — в этом было уже что-то издевательское. Заставляя его скрывать свои истинные чувства, Эва словно обретала над ним власть. По крайней мере ей так казалось. Насколько это было ошибочно, вскоре выяснилось. Однажды после очередного вопроса, не мешает ли она, Ондра вспылил и прогнал ее.

Эву оскорбил не сам крик, а грубо высказанное признание Ондры в том, что он хочет остаться один. Один со своим счастьем… Это счастье Эва прочла в его глазах, когда, сдвинув брови и наморщив лоб, он выписывал кистью сочно-зеленые кроны деревьев. Ондра умел быть счастливым в одиночестве.

Эва тогда ушла в сад и легла под яблоней. Не странно ли, что над всеми трудными событиями своей жизни она размышляла лежа? Тогда-то она возненавидела Ондру. Счастье, которое он находил в пристройке, было для нее загадкой. И прежде всего потому, что Ондра умел создавать для себя эти счастливые мгновения без чужой помощи.

Для Эвы счастьем было то, что она получала бы от другого, нечто такое, чем она могла бы поделиться с другим. Счастье Ондры принадлежало ему одному, а ей заранее не было там места.

— Ты смешон! — сказала она Ондре, когда через час тот вышел в сад с сигаретой в руке.

— Почему это?

— Смешон. И ты сам, и твое художество.

— А мне нравится, — защищался он. — А кроме того, ты же знаешь, это покупают.

— Ну нет! Я-то знаю, почему ты рисуешь!

Ондра молчал.

— Очень хорошо знаю, голубчик!

Что именно она знает, Эва скрывала. Пусть сам догадывается, пусть поймет, что это он ей назло, хочет унизить ее, показать, что отдает предпочтение кисти, раз ищет счастья не у нее.

Ондра, ничего не ответив, вернулся в пристройку.

Эва решила как следует испортить это его единоличное счастье. Вошла следом за ним, встала перед развешанными картинами и разразилась презрительным, издевательским смехом.

Ондра продолжал работать, не обращая на нее внимания. У него ни на минуту не пропала охота водить кистью.

— Твои картины просто ужасны! — кричала она. — Они отвратительны, отвратительны!.. Как и ты сам!

Она выбежала из пристройки, успев все же заметить, что ее оскорбления Ондру не задели. Он не позволил уничтожить свое счастье.

Эва повернулась на бок и посмотрела в окно. Темнота побледнела, на оконном стекле застыл тусклый лунный свет.

— Послушай-ка, — сказала тогда мать, когда Эва пришла к ней, — ты все это не преувеличиваешь? Каждый мужчина ищет счастья по-своему. Пусть себе рисует, радуйся, что не пьет.