Эдуард Петишка - Свадебные ночи

— Бога ради, что тут происходит? — спросила она.

Пепинек показал пальцем на Отика.

Мама сделала шаг вперед, и ее платье все так и заискрилось.

«Пусть она станет уродиной, — страстно заклинал про себя Отик, — пусть станет старой и безобразной, пусть никто на нее не смотрит, кроме меня. Ах, как бы нам было хорошо вдвоем!»

Взрослые решили, что Отик молчит из упрямства. А на самом деле он только страстно мечтал про себя…

Паромщик снял намотанную на сваю цепь и с грохотом бросил ее на палубу. Девушка в легком, с большим вырезом платье вздрогнула.

У паромщика, сухопарого жилистого старика, с лица не сходила улыбка. В его возрасте можно себе позволить улыбаться всему и всем. Да к тому же в кармане выцветшей брезентовой куртки, лежащей возле борта, у старика была припрятана бутылочка. Глубокий карман проглотил ее целиком, даже пробки не видно, но паромщик помнил и про бутылку, и про то, что в ней осталось еще целых две трети.

Он улыбнулся девушке и оттолкнулся шестом от берега.

Марцела отвернулась. Улыбки посторонних мужчин она воспринимала по-своему и отвечала на них с подчеркнутым безразличием. Сама она улыбнулась Ярину. Но тот не сводил глаз с машины.

Ярин блаженствовал. Добился-таки! Вот на пароме его машина! Почти его. Одно воскресенье его, другое — Карела. Да, скажу я вам — груду металлолома превратить в машину!..

Старая, похожая на утюг «татра» выглядела куда моложе и свежее своего возраста. Вся она так и сияла новым желтым лаком. Теплый желтый цвет — модный в этом сезоне. Все, что можно было надраить, — надраено, что можно было заново обтянуть — обтянуто. Над задним стеклом колыхалась золотая бахрома, а ниже пестрела наклейка с видом Эйфелевой башни и надписью «Paris». Вокруг багажника тянулась полоска из черно-белых шашечек, а над номерным знаком зеленел четырехлистник.

— Жаль только, — сказал Ярин, — не успели мы поставить противотуманные фары.

— Да ну! — Марцела сморщила нос. — Тебе вечно чего-нибудь не хватает!

— А чего ты, собственно, гримасничаешь? — раздраженно спросил Ярин. Его злило, когда Марцела морщилась.

На пароме, кроме них, было еще несколько незнакомых и ничем не примечательных людей. Прозрачная голубизна неба на горизонте переходила в легкую перламутровую дымку, но не настал еще тот час, когда пристань заполнится толпой ожидающих. Пока что там собралось лишь несколько парней в широкополых шляпах и с рюкзаками за плечами. Они ждали возвращения парома. Три года назад и Ярин вот так же ходил в шляпе, с рюкзаком и гитарой… А теперь у него позади служба в армии, многое переменилось. В авторемонтной мастерской, где Ярин работает, он считается вторым лицом после шефа. Ну скажем, почти вторым.

На берегу, от которого они удалились, раскинулся город. Сам город отсюда почти не был виден, виднелись лишь забор футбольного поля с плоской крышей трибуны, две фабричные трубы — унылый ландшафт, уже отторгнутый от природы, но еще не поглощенный городом. Кое-где, правда, предвосхищая будущее, уже выросли отдельные дома. Их Ярин совсем не помнил. Скорее всего, они появились в последние два года.

Противоположный берег сливался с зеленой природой: травой, зарослями вербы и ольхи, тополями и березами. Все это Ярин знал с малых лет. Всегда он мечтал когда-нибудь въехать на паром в собственной машине и переправиться на тот берег. А позже он бродил там с рюкзаком и гитарой. Да, все вокруг переменилось! И здорово.

На пароме Ярин не утерпел и вышел из машины — полюбоваться, как его машина переправляется через реку. Он бы с не меньшим удовольствием посмотрел со стороны и на самого себя, стоящего рядом с машиной. Марцела, разумеется, тут же вылезла следом за ним. Она во всем ему подражала.

— Села бы ты обратно, — буркнул Ярин.

— Почему? Если ты тоже сядешь…

— Ну ладно, — согласился он с подчеркнутой снисходительностью и полез в «татру».

Паром приближался к травянистому берегу. Марцела юркнула на переднее сиденье рядом с Ярином. Тот не отрывал взгляда от мощеного съезда, к которому они причалят. Между камнями в дерне виднелись две неглубокие колеи. Он невольно повернул руль, заранее примеряясь к ним.

— А как тебе мое платье? — спросила Марцела. — Ты так и не сказал, нравится или нет?

Она делала все, чтобы привлечь его внимание, ее раздражала безудержная страсть Ярина крутить баранку, она ревновала к самой машине — Марцеле хотелось, чтобы он занимался только ею, и ничем другим. Они с Ярином встречались уже целых два года, месяц и тринадцать дней. Она хранила блокнотики с записями — дневники, которые вела начиная с шестнадцати лет, а в прошлом месяце ей стукнуло двадцать один. Пять блокнотов лежало в запертом на ключ ящичке. Иногда Марцела их перечитывала. И удивлялась тому, как много успела пережить, удивлялась прежним своим убеждениям. Вот так она думала вчера, а так позавчера. В дневниках ее взгляды на мир менялись, как облака в небе, — истиной для нее было лишь то, что она думала в последнее время. Ярину на рождество исполнилось двадцать четыре. Он должен думать только о ней, должен серьезно с ней поговорить.

— Ведь ты даже не заметил, что у меня новое платье!

— Отчего же, заметил, — сказал Ярин.

— И ничего не скажешь?

— Погоди. Не видишь, я занят!

Паромщик цепью подтянул паром к съезду, Ярин потихоньку тронулся с места. Съезжая с парома, «татра» подскочила и резво стала взбираться по каменистому склону.

Впереди открылась равнина, справа и слева пошли луга. Поднимая мелкую белую пыль, они направились к пруду, образовавшемуся из непроточного рукава реки.

— Видишь? — показывал ей Ярин. — Вон там дачи и туристическая база Штефана Вальды, а у тех тополей начинается песчаный пляж.

Марцела ждала, что он будет думать о ней. А он думал о себе.

— Здесь я мальчишкой потерял воздушный шар, вон в том ивняке. Наверняка его кто-то украл. А неподалеку от Вальдовой базы мы как-то ночевали под открытым небом…

Он говорил, а сам искал глазами место, куда лучше поставить машину. Наконец выбрал его в беспокойной тени молодых ольховых деревьев в нескольких шагах от песчаной полосы, тянувшейся от пруда.