Хелла Хассе - Сидр для бедняков

— Хочешь освежиться, у тебя, наверное, пересохло в горле?

— Что это за напиток? — сердито буркнул Рейнир.

Молодая женщина принесла чистый стакан и опять скрылась за дверью. Мадам Марешаль спокойно стояла у плиты и, не скрывая любопытства, смотрела на них.

— Спасибо, ваше здоровье! — сказал Рейнир, поднимая стакан.

— Vous etes chez vous [10] Будьте как дома (франц.) , — ответила она хмуро, что никак не вязалось с любезной фразой.

Комната мало-помалу наполнялась терпким запахом сидра.

Марта и Рейнир вышли на улицу. Чуть посветлело. Грозовые тучи ушли, мгла рассеялась, и небо было равномерно серого цвета. Машина Рейнира стояла под навесом возле распахнутых дверей сарая, где были сложены поленницы дров и части сельскохозяйственных орудий, а вокруг машины на корточках сидели Марешаль и еще несколько пожилых мужчин. На вопрос Рейнира, удалось ли им обнаружить причину аварии, Марешаль только выразительно махнул рукой.

— Quelle tristesse de voiture [11] Ну и колымага, того гляди развалится (франц.) .

Марте скоро наскучили рассуждения о технических неполадках, которые были для нее китайской грамотой. Она достала из машины свою сумку, присела в углу на дрова, с интересом поглядывая на мужчин, столь горячо толковавших об автомобильном двигателе, будто речь шла о спорте или о политике. Марешаль говорил больше других. В его поведении теперь не было и следа той неохоты, с какой он отправился вызволять Рейнира. Сняв рубашку, в одной фуфайке и берете, с сигаретой в зубах, которой его угостил Рейнир, он улегся под машиной.

— Это не скоро кончится, — бросил Рейнир Марте поверх голов собравшихся.

— Ну и что ж, ничего страшного.

— Но тогда нам придется здесь ночевать!

— Ну и что ж, — повторила она деланно равнодушным тоном, гневный голос Рейнира выводил ее из себя.

— А я вот, представь себе, к этому не расположен. Ты вообще представляешь, где мы находимся? Это ведь даже и не деревня, а просто глухая дыра. Пяток домишек на этом берегу и от силы столько же справа за мостом, там, где замок.

— Замок! Но это же чудесно! — оживилась Марта.

— Ну, как сказать. Обычная усадьба — вот что здесь называют замком.

— Позвони туда, — попросила Марта.

— Ты опять за свое. Куда звонить? — он пожал плечами. — Это местечко даже на карту не нанесено. Называется Шатиньи-сюр-л’Эн или что-то в этом роде.

— Но что мы потеряем, если заночуем здесь? Торопиться нам некуда. Мы ведь так хотели уехать от всего подальше! Ну чем здесь плохо?

— Да ведь это не наша деревня, а французская. Ты хоть вокруг осмотрелась? Подумала, что здесь негде спать и нечего есть?

— Пожалуйста, не преувеличивай! — Марта почувствовала, что краснеет от негодования. — Мы тут среди людей. По-моему, куда приятнее спать на сене или просто на земле, чем в такой бордельной обстановке, как вчера.

Рейнир пожал плечами, отвернулся и пошел проверить, что там с машиной. «Барин изволил выехать на лоно природы, но спасовал при первой же неудаче, — не без сарказма думала задетая за живое Марта, в то же время досадуя на свою вспыльчивость. — Привык смолоду, чтобы ему во всем угождали, — да, сэр, слушаюсь, сэр… И все же Рейнир остается Рейниром, он все отлично понимает, но в известном смысле пытается закрыть на это глаза. Ведь что ни говори, он в плену у того мира, в котором вырос, предубеждения которого всосал с молоком матери. По сравнению с ним я — жалкая цыганка».

Она вскочила и выбежала из сарая. Проходя мимо Рейнира, хотела кивнуть ему или потрогать за рукав, но он стоял к ней спиной и не видел ее или притворялся, что не видит.

Отца он застал в директорском кабинете, где еще висел сигарный дым после только что закончившегося заседания. Не отрываясь от бумаг, перебирая папки, делая пометки в записной книжке, Морслаг недовольно сказал присевшему напротив сыну:

— И что тебе приспичило говорить со мной сию минуту? Нельзя ли отложить эту беседу? Поедем домой — выпьем по чашке кофе.

Он привстал, но глаза его были по-прежнему устремлены на лежавшие на столе бумаги. Это обстоятельство, а также сердитая складка, появившаяся у отца между бровей, побудили Рейнира остаться на месте.

— Мне нужно поговорить с вами именно сейчас. Я не отниму у вас много времени.

Овальный полированный стол палисандрового дерева. На блестящей поверхности чашки с недопитым кофе и набитые окурками пепельницы. Рейнир взял со стола горстку пакетиков с сахарным песком, украшенных эмблемой «утес и якорь», символом надежности страховой фирмы. Подержав пакетики в руке, он ссыпал их обратно в вазочку. Отец между тем рассовал по карманам пиджака записную книжку, очечник и вечное перо и нетерпеливо сказал:

— Ну, хорошо. Выкладывай, только покороче!

Знакомая формула, ею отец всегда скрывал досаду, едва речь заходила о каком-нибудь щекотливом предмете. Рисунок дерева — не то огненные языки, не то хлынувшие на берег морские волны. Рейнир помнил, что стол преподнесли дирекции служащие в честь пятидесятилетнего юбилея страховой компании. Рейнир был тогда ребенком и едва доставал головой до края стола. Но сходство с пожаром или наводнением он уже тогда заметил. Впоследствии эти зигзаги стали больше напоминать ему графики, вроде тех, которые вычерчивал сейсмограф, регистрируя колебания почвы. Поступив на службу в страховую компанию, он и сам провел много часов за этим столом, участвуя в технических совещаниях и конференциях, неделя за неделей, месяц за месяцем одно и то же: смена требований и тенденций, повышение и понижение курса акций, приливы и отливы деловой жизни, точно морская зыбь…

Самодовольные голоса ораторов. Запах кофе и табачного дыма не мог подавить в нем отвращения ко всему этому. И всегда, сам не зная почему, Рейнир чувствовал затаенный вызов, который бросала ему полированная поверхность стола. И совсем другое — тайнопись благородного дерева. Трудно выразить словами мучительное несоответствие между структурой живого дерева — а оно действительно живое, об этом говорит его рисунок, огненные языки и морские волны — и мертвыми графиками ошеломляющей концентрации экономической мощи.

— Я уволился, — объявил Рейнир.

— Опять?

— На этот раз окончательно.

Отец вздохнул, широко раскрыл глаза и потер пальцами виски.

— Мое мнение тебе давно известно. Ты делаешь непростительную глупость. Деклассируешь себя. Чем ты намерен заняться? Своей социологией?

— Этим я, быть может, принесу кому-то пользу. Большой бизнес превращает наше общество в бездушную машину, что не менее опасно и отвратительно, чем тоталитаризм, который мы на словах отвергаем… Очень важно исследовать социальные условия, но не ради того, чтобы поставить во главу угла расширение производства и увеличение выпуска продукции, а ради того, чтобы уяснить порочную тенденцию этого развития и направить его по другому пути.