У. Артур - Современная вест-индская новелла

Голос его срывается, как у подростка.

— Мистер Кокбэрн, — говорит Джон, все еще такой счастливый, что готов разделить свою радость и гордость даже с мистером Кокбэрном. — Я взял патроны сам, сэр. Из вашей комнаты. Всего семь, и смотрите, что я добыл. Возьмите этого оленя, сэр, отвезите своей семье. Горожане такого мяса не пробовали.

— Сукин сын, — говорит мистер Кокбэрн. — Проклятый вор, наглый сукин сын. Бейли! — На веранду вылетает Бейли. — Послушайте, Бейли! В нашем лагере вор. Что еще ты украл?

Голос у мистера Кокбэрна такой, словно ему петлей стянули горло.

— Что еще я украл? — У Джона такой вид, будто любимая женщина закатила ему пощечину. — Да разве на меня это похоже, мистер Кокбэрн? Какой же я вор! Только семь патронов из картонки. Вы даже не считали, сколько их у вас. Сколько у вас их оставалось, скажите, а?

— Не смей возражать мне, ворюга! — визжит мистер Кокбэрн. — Это твоя последняя поездка, слышишь? Я тебя уволю, как только доплывем до устья. И не вздумай раздавать эту дичь, она не твоя. Ты стрелял правительственными патронами. Украденными правительственными патронами. Эй! Данни! Сынок! Заччи! Отнесите туши в дом. Я потом решу, как с ними поступить.

Джон застыл на месте, будто мертвый. Только когда мы поднимаем добычу и с олененка капает темная кровь на доски, он глубоко вздыхает и поводит плечами.

— А теперь, — говорит мистер Кокбэрн, — убирайся ко всем чертям! Сиди в палатке. Ты у меня больше не работаешь! Отвезу тебя во вторник домой, и дело с концом! И ежели я не досчитаюсь хоть доллара в бумажнике — упеку тебя за решетку!

Такого никто из нас не припомнит. Видели бы вы, какое лицо было у Джона, когда мы тащили в дом его добычу! Для нас, негров, для белого человека, для мулатов дичь — это только пища и развлечение. Но для индейца, о господи, его добыча — это вся его жизнь, символ его мужества.

Когда пополудни, управившись с работой, мы возвращаемся в лагерь, Джона не видать. Все на месте — челнок, моторный катер, значит, он где-то поблизости. Потом Заччи стряпает обед, я беру котелок с едой, иду к пальмам кукорит и вижу там Джона, сидящего в траве.

— Джон, — говорю я, — не принимай это близко к сердцу. Мистер Кокбэрн молодой, зеленый, он ведь это не всерьез. Поешь, Джон. Завтра доберемся до устья и все наладится. На вот, Джон, поешь.

Джон смотрит на меня, его черное индейское лицо неподвижно, как лик статуи. Он весь неподвижен, и только руки его держат новую винтовку и полируют, полируют, полируют ее тряпкой, и ствол уже сверкает, как прическа китайской потаскухи.

Я возвращаюсь в лагерь. Мистер Кокбэрн и мистер Бейли валяются в шезлонгах под навесом на причале, наслаждаясь послеполуденным ветерком с реки. Работа окончена, и они распивают бутылку, отмечая это дело. Все остальные сидят на досках и тоже пьют. Нет ничего прекрасней рома с речной водой!

— Мистер Кокбэрн, — говорю я. — Не нравится мне Джон. Он очень обижен, сэр.

— Садись-ка, Данни, — говорит он, — и выпей. Этого чертова индейца надо проучить. Приедем в город — я его снова найму. Ничего страшного, если у него вычтут за два дня.

Я, конечно, сажусь, хотя и чувствую, что не следовало бы. Сажусь, выпиваю стакан, потом другой, потом еще один. А Катакума тихо журчит у свай причала. Все довольны, что работа закончена и впереди целая неделя отдыха в городе, прежде чем нужда снова погонит нас в глушь.

Потом я иду к реке набрать в кружку воды. Поднимаю голову и вижу Джона. Он выходит из дома, неслышно ступая по тропе, как Иисус по морю Галилейскому.

— О господи, мистер Кокбэрн! — говорю я. — Где вы оставили патроны?

Но я опоздал со своим вопросом.

Первая пуля попадает мистеру Кокбэрну в лоб, и он откидывается в шезлонге тихо и мирно, будто сладко задремал.

— Ныряйте, мистер Бейли! — ору я и сам прыгаю с причала в черную воду Катакумы. Будто оса жалит меня между ног, и я думаю о том, что я, наверное, первый, в кого Джон стрелял и не убил, а только ранил.

Я ныряю глубоко, и мне чудится, будто пераи хватает меня за пуговицу на ширинке, а аллигатор тянет за ногу на дно. Но бог милостив, я всплываю, вижу солнце на обычном месте и плыву к маленькому островку напротив причала. Я вижу мистера Кокбэрна. Он будто крепко спит. Мистер Бэйли лежит ничком на досках, подогнув под живот локти, а Заччи — на спине, широко раскинув руки, как младенец во сне. Трое наших — Уилл, Бенджи и Сим — валяются на досках, и еще один, по прозвищу Венесуэла, лежит на траве. Последний, Кристофер, бегает, как обезглавленный цыпленок, а потом падает рядом с мистером Бейли и испускает дух. Остальных семи не видно, точно они куда-то провалились. Никого, кроме Сынка, бедного глупого Сынка. Он мчится по лужайке, на которой мы играли в крикет, прямо к болоту Руй.

— О господи, Джон! — орет он на бегу. — Не убивай меня, Джон, не убивай!

А Джон стоит на тропинке, и винтовка у него в руках, точно перст божий, он целится в Сынка, и я знаю, что даже с такого расстояния Джону ничего не стоит перебить ему позвоночник. Но он опускает винтовку, поводит плечами и смотрит Сынку вслед. Потом спускается по тропе и осматривает трупы.

— Данни, — кричит он, — я знаю, где ты! Ты цел?

Я закапываюсь поглубже в грязь.

— Данни, — зовет он, — я тебя сильно зашиб? Отвечай, дружище. Ведь я же тебя вижу.

Пуля зарывается в грязь в дюйме от моего лица, и брызги залепляют мне глаз.

— Не стреляй, Джон, — молю я. — Я же тебе одолжил пятнадцать долларов, помнишь?

— Не бойся, Данни, — говорит он, — ты ранен?

— Нет, — вру я, — я в порядке.

— Вот и хорошо, — говорит он. — Я сейчас приплыву за тобой в челноке.

— Не надо, Джон! — упрашиваю его я. — Оставайся на своем месте. Не приближайся! Неужели ты хочешь меня убить? — Я знаю, что порой сам дьявол водит рукой кариба и эта рука может любому перерезать глотку. — Не приближайся, Джон!

Он пожимает плечами и садится на корточки подле мистера Кокбэрна, поднимает голову босса, смотрит на нее и снова опускает. А я жду. Жду, страдая и истекая кровью, и думаю о том, сколько жен и детей будут оплакивать своих мужей и отцов, когда в Зайдертауне узнают про то, что натворил Джон. Я думаю обо всем этом и наблюдаю за Джоном, будто за коброй. Мне больно, из раны хлещет кровь, и так продолжается, пока не темнеет. Ночью наконец бог посылает мне сон.

Когда я прихожу в себя, уже день. Джона на причале нет, я вижу его на ступенях дома, он смотрит на реку. Мертвые все на тех же местах, где он уложил их. Меня трясет лихорадка, но рана больше не кровоточит. Я зачерпываю воды из реки и пью.

Солнце совершает круг у меня над головой. Неожиданно доносится шум мотора, из излучины вылетает полицейский катер и направляется к нашему причалу. Человек на носу протягивает багор, в это время раздается выстрел, человек с воплем хватается за кисть и падает на палубу. Он извивается позади каюты, точно ящерица. Я слышу крик англичанина в каюте, и рулевой тут же дает задний ход. Катер идет немного вниз по течению, потом исчезает за береговым выступом, где винтовка Джона не может их достать.