Егор Радов - Мандустра

Твой мозг думает о том, что его литературному вкусу не нравятся стихи Некрасова, но нравится поэма «Кому на Руси жить хорошо». Рациональная часть мозга понимает, что эти мысли вызваны общим желанием твоего организма продлить половой акт с девушкой, поэтому ты сознательно отвлекаешься на литературу, хотя и не забываешь приподнимать и опускать таз.

Потом ты чувствуешь приближение оргазма. Наконец ты его испытываешь, наслаждаясь им, и ощущаешь продвижение своей спермы по каналу полового органа прямо в половой орган девушки. Ты перестаешь делать движения тазом, обхватываешь руками шею девушки и лежишь так некоторое время. Потом ты вынимаешь свой половой орган из полового органа девушки и помещаешь все свое тело рядом с девушкой на кровати.

Твой мозг испытывает большое морально-лирическое волнение. Ты раскрываешь рот и издаешь множество членораздельных звуков.

— Это будет нашим прощанием. Я хотел вспомнить тебя. Извини меня. Но мы больше никогда не сможем быть вместе. Как ты могла трахаться с Петей, Сережей и Колей? Я больше не увижу тебя, хотя я люблю тебя и буду любить тебя всю жизнь. Я больше не смогу никого любить. Наверное, я — однолюб. Прощай, дорогая!

Внутренняя часть твоих глаз готова выработать слезы, свидетельствующие о печальном состоянии твоих чувств.

Потом наконец-то рот девушки тебе отвечает.

— Прости меня. Я была пьяна. Я тоже тебя люблю.

Но твой мозг, в силу присущего ему категорического императива, в данную секунду совершенно отказывается прощать. Ты что-то шепчешь, едва используя голосовые связки, потом одеваешься.

В дверях ты поворачиваешь голову, чтобы глаза девушки увидели твое лицо, и говоришь прощальные слова.

— Ты же моя единственная женщина! Больше у меня не было и не будет!

Потом ты быстро убегаешь вниз по ступенькам, чтобы девушка не успела что-нибудь предпринять, чтобы задержать тебя. Тебе немного стыдно, мозг понимает, что твои слова были неправдой, поскольку ты помнишь, что однажды ты совершил половой акт с сорокачетырехлетней сестрой твоего преподавателя в институте, но, в конце-концов, это не столь важно.

Ты закуриваешь и идешь по улице. После всего настроение твое стало совсем плохим, а нервы наверняка возбудились и чувствуют себя очень неприятно, заставляя все тело вибрировать, а мозги — думать о нехорошем. Тогда ты вспоминаешь, что в твоем доме в одном месте лежат таблетки тазепам, которые действуют и на нервы, и на мозги успокоительно. Ты отчетливо решаешь выпить две такие таблетки и лечь спать, чтобы потом почувствовать себя хорошо.

Ты идешь в метро, едешь на поезде, выходишь из метро — но все это не стоит описаний и размышлений.

Придя домой, ты открываешь дверь ключом в правой руке, сразу находишь тазепам и глотаешь его, запивая водой в стакане, которую ты налил из крана. Потом раздеваешься и ложишься в постель, поместив под одеяло свое тело, и только голова остается незакрытой.

Ты готов уснуть, ты соединяешь ресницы, отвернувшись к стене; твое тело наполнено предчувствием воскресения в своих снах, твое сознание исчезло — и я удаляюсь от тебя.

1987

Дмитрий среднего возраста лежал около кресла, воображая себя жертвенным трупом мироздания. Одной рукой он коснулся усов между носом и ртом, потом обратил внимание на пыль в тонком солнечном луче, который неприятно ослеплял его взгляд, в то время как он смотрел на пыль.

Дмитрий встал и пошел на работу, пытаясь мечтать и думать о разных предметах.

Во время похода на работу его тело шло быстрым шагом, отставив зад, а на лицо мозговыми приказами было нанесено успокоенное приличное выражение, которое, словно чадра или вуаль, прикрывало проблески мыслей и эмоций. Дмитрий лицезрел улицу сквозь мелкий снег и пытался сопоставить мокрую атмосферу в воздухе со Снежной королевой или с беспросветным путешествием Амундсена. Еще будучи утром в ванной, он кричал в замкнутое пространство, что зеленая вода между дном ванны и поверхностным натяжением — это жгучее море Уэделла, где среди криля и скудной другой фауны находится сейчас голый демиург Дмитрий, могущий пролить кофе с сахаром на пенистый айсберг и сделать вихрь. Но все это было тщетно — он не мог сотворить пингвина из горячей воды, и осталось только спустить поток в общую канализацию, чтобы сухой мир снова стал моделью для творчества и любви. Это было приятным развлечением: теперь же Дмитрий спустился на землю и шел вперед и вперед, чтобы участвовать в общественном производстве благ, согласно разного рода теориям договора или угнетения, и его существо, возвышающееся над землей, дышало свежестью мельчайших откровений и изобретений и любовалось мокрым снегом сквозь воздух на улице.

Дмитрий убедился в том, что он может идти очень быстро, обгоняя женских существ и мужчин различного возраста; но если ему захочется, он может и остановиться среди человеческой массы, создать в глазах необходимую иллюзию, превращая корпускулярные людские тела в импульсные многоликие кванты, неразделяемые на индивидов; и тогда реальность станет мерцать перед ним полусветом разных цветов, среди которых можно избирать для наблюдения тот, который лучше.

Неожиданное представление того, что можно остановиться посреди мирной улицы, было для Дмитрия достаточным, чтобы продолжать путь. Он шел, наступая сначала пяткой на асфальт, и лишь затем — всей ступней; это была спортивная ходьба, она сохраняет массу энергии и позволяет далеко оторваться от преследователей, которые суетятся и делают разные ошибки при передвижении, в то время как правильный человек выносливо идет вперед, даже не поворачивая взор в сторону тех, кто за ним.

В это время Дмитрию представилось, что он приехал на Черное море, так как он увидел девочку, поедающую чебурек. И хотя на чебуреке были снежинки, они с тем же успехом могли быть пряным налетом природных солончаков знойных мест. И они таяли оттого, что их поедала девочка, и ее дыхание было горячее, чем воздух.

Дмитрий прошел мимо. Его путь подходил к концу, и весь сиюсекундный мир прощался с ним, ласково махая ручкой.

Дмитрий пришел на работу и приступил.

Вначале он работал шаляй-валяй, все еще находясь во власти девичьих чар, которые восхитили его своей южной самоуверенностью, но потом втянулся в процесс труда и стал работать заинтересованно, словно от этого зависела его жизнь; он стал представлять себя согбенным, как Сизиф, которому, независимо от результатов, не дождаться прощения, даже если его срок не равен дурной вечности, и его вполне хватит для того, чтобы умертвить преступное тело и мятущуюся душу. И так как нечего больше делать в надзирательной реальности, остается работа по расстановке и сочетанию материальных объектов, чтоб из них возникла некая правильная форма нового природного феномена: так из скалы может возникнуть пещера, если убрать все ненужное.