Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

© А. Сошальский, перевод

Отсыпая дневную порцию корма для цыплят из большого ящика в кувшин, мистер Ли видел, как от семян поднимается пыль, как от земли тянется вверх холодный пар — или горячий от чашки café con leche [16] Кофе с молоком (исп). . Как клубится дым над костерком на заднем дворе, как душа покидает тело больного. Он не размышлял над всем этим, это ничего не значило. Он просто смотрел.

Однако, когда явились солдаты, захотел обладать такой способностью — суметь улететь из собственного тела, оставить его им и потом уже не чувствовать, что они с ним сделают. Этого нельзя было себе представить.

Он замечал мгновение воображаемого бегства везде: в поднимающемся дымке сигареты, во взлете стайки воробьев. Даже, думал он, в звуке слетающей с губ песни, в мелодии. Думал, что настоящее место музыки — среди птиц.

Он желал этого равно для всех сородичей, но его желания мало помогали. Солдаты забирали всех китайцев, которых могли найти, днем или ночью, бесцеремонно, без предупреждений и объяснений, по указке соседей и по слухам, по вывескам на магазинах. Кто бы мог подумать, что такое может случиться, говорили потом в городе.

Но солдат есть солдат, и кто скажет солдату «нет»? Коричневый мундир принимает в себя человека и превращает его в исполнителя. Он уже ничей сын.

Они всегда были здесь, эти солдаты, словно не рождались и не умирали. Никто не знает, откуда они пришли. Или кто их учителя, что они за люди. Что это за места, где тяжелый шаг, вытянутая шея, салют вместо доброго рукопожатия — знаки хорошего тона? Места, где люди могут договориться, не протягивая руки друг другу. Понять человека так, как мы понимаем, ощущая его шершавую ладонь.

Мистер Ли телом и душой вот уже тысячу лег был женат на Хесусите. Почему? Он бы пожал плечами — кто знает… Это — как глубокая шахта, как внутренности, кулисы оперы, сказал бы он, и разве не были они вдвоем достойными певцами в этой опере? Она бы покачала головой и сказала, что не понимает этого.

Но она понимала. Не его манеру говорить, а другое — то, что говорило его лицо; понимала эту речь очень ясно.

В эти дни мистер Ли радовался, что она не китаянка. Радовался, что она не выглядела так, что ее должны забрать в поезд. Радовался, что она не годится для тех мест, куда должны уйти поезда. Где бы это ни было, и что бы это ни значило. Место в конце железнодорожных путей.

И мистер Ли был рад, что дочери его похожи на мать. Что их лица не были билетами на поезд, что билет не отпечатан на их лицах, не пришпилен к ним так, как пристегивают варежку к куртке ребенка. На этот раз он был счастлив, что не умел их обеспечить. Что был негодным отцом — только на этот случай. Только сегодня.

Двадцатые годы были позади, и жизнь, казалось, пошла хорошо. Революция, депрессия — все это осталось позади. Но чтобы выкарабкаться из таких потрясений, страна должна опереться на что-то еще, чтобы приподняться на какую-то ступеньку. Вот на что уйдет следующее десятилетие, сказал президент, и вот для чего нужны китайцы.

Подобно мистеру Ли, он выразил это не обычными словами, а какой-то другой своей частью. Нечто равно понятное и равно действенное.

Можно себе представить, как случается такое: президент получил расстройство желудка, поев испорченной рыбы и несвежего масла или скверного сыра. Он пытается что-то делать, он принимает соду.

Но это не все. Ему больно, и он приказывает арестовать всех китайцев в стране и выслать их обратно в Китай. Кто в конце концов станет жаловаться, и чья жалоба будет звучать громче — ведь здесь так много голосов, жалующихся на все и вся.

Это мог быть кто-нибудь другой — немцы или американцы, но какая была бы польза? Люди считали, что китайцы начинают прибирать все к рукам, что их просто слишком много. На деле, их магазинные вывески слишком бросались в глаза; да и их лица. Понятно же, все знали, что было из чего выбирать, но так получалось быстрее.

Например, жители Аламоса — там рядом огромный серебряный рудник. У тамошних заправил дома все было серебряное: серебряные накладки на метлах, сами метлы из серебра, серебро на колоннах, подпирающих дома. Годилось все, к чему можно пристроить серебро.

Но заставить их расстаться с этим — да, это совсем другое дело.

Его четыре дочери плакали, когда узнали, что происходит, и плакали, услышав, как приближаются солдаты. Но Хесу-сита сделала все, что могла.

В те дни семья жила в Лос-Апостолос; это двенадцать домиков, выстроенных вплотную один к другому, или, скорее, двенадцать комнат, принадлежащих дону Лазаро. Он не волновался особо насчет этого всего и, если его спрашивали, отвечал, что никогда не сдавал жилье китайцам. То, что он с них получал, говорил он, вряд ли можно назвать платой.

То, что домиков было двенадцать, придавало юмористический оттенок названию и одновременно умножало на двенадцать все проблемы! Поскольку дома были построены одновременно и совершенно одинаково, то, если возникало какое-то беспокойство, оно, как бы по волшебству, превращалось в двенадцать. Для дона Лазаро, который не всегда доверял правилам умножения, это было несложное, но неприятнейшее уравнение.

Каждое жилище с годами приобретало индивидуальность по мере того, как дон Лазаро разбирал каждую неприятность по отдельности от любой предыдущей и последующей. Он не желал оскорбить кого-либо, отказавшись узнать, в чем состоит его личная проблема. В таких случаях он не хотел обидеть человека, отказавшись от café con leche во время беседы. Он умел слушать и иногда предлагал вскипятить молоко для второй чашечки кофе. И для каждой проблемы находил свое решение.

Но вот что оставалось одинаковым, это двенадцать одинаковых двориков позади квартирок; двориков, обнесенных заборчиками. И тот, кто знал собственный двор, знал все о соседних.

Была уже ночь, так что когда пришли солдаты и постучали в первый дом, Хесусита отвела мужа в соседний двор, а потом дальше, вдоль ряда, пока солдаты шли к следующей двери — методично, как одни только солдаты и делают.

Во дворах хватало мусорных баков и компостных куч, хватало и шума от потревоженных собак и кошек, так что Хесусита могла довольно легко водить мужа с места на место. Не последнюю роль сыграло дополнительное правило геометрии, по которому маленькая мусорная куча является для лентяя горой. Солдаты уже устали от дневных трудов, а отдохнуть им не дали.

Семерым солдатам вместе взятым не сравниться с матерью, зовущей ребенка обедать. Мать знает, как найти своего ребенка.

Когда солдаты добрались до последнего домика, Хесусита, сказав, что несет стираное белье, принесла мужа к их дому — и внутрь, через заднюю дверь.