Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— Осталось сварить овощи, — сказал ей отец, — и последить за тем, что стоит на плите.

Он поднял голову и некоторое время смотрел на меня странным взглядом.

— Думаю, тебе интересно взглянуть на дом, — сказал он наконец. Положил палочки для еды, которые все это время держал в руках. — Ты так давно здесь не был.

В дверях я оглянулся, но Кикуко стояла к нам спиной.

— Славная она девочка, — сказал отец.

Он водил меня из комнаты в комнату. Я и забыл, какой это большой дом. Скользили раздвижные перегородки, открывалась следующая комната. Везде была поразительная пустота. В одной из комнат свет не зажегся, но в бледном свете, падавшем из окон, белели все те же голые стены и татами.

— Для одного человека дом слишком велик, — сказал отец. — В эти комнаты я теперь и не заглядываю.

Наконец он отворил дверь в комнату, набитую книгами и бумагами. Вазы с цветами, на стенах — картины. И что-то стоит в углу на низком столике. Я подошел ближе и увидел, что это — пластмассовая модель линкора, какие клеят мальчишки. Она стояла на газете; рядом рассыпаны кусочки серой пластмассы.

Отец усмехнулся. Подошел к столу, взял в руки модель.

— Когда фирмы не стало, — сказал он, — у меня появилось больше свободного времени. — Он снова засмеялся, и что-то странное послышалось мне в его смехе. На короткий миг лицо его приняло почти нежное выражение. — Немного больше свободного времени.

— Просто не верится, — сказал я. — Вы всегда были так заняты.

— Наверное, даже слишком. — Он посмотрел на меня и скупо улыбнулся. — Мне следовало быть более заботливым отцом, наверное.

Я засмеялся. Он задумчиво разглядывал линкор. Потом поднял глаза.

— Не хотел тебе говорить, но, наверное, лучше сказать. Думаю, смерть твоей матери не случайна. У нее было много печалей. И разочарований.

Теперь мы оба стояли, уставившись на пластмассовый линкор.

— Но ведь не могла же матушка ожидать, — наконец произнес я, — что я останусь здесь навсегда.

— Видимо, ты не понимаешь. Не понимаешь, каково приходится родителям. Мало того, что теряешь детей. Во имя чего их теряешь — вот вопрос. — Он повертел кораблик в руках. — Надо бы получше приклеить эти катера, тебе не кажется?

— Может быть. Но вообще, по-моему, здорово получилось.

— В войну я одно время служил на корабле вроде этого. Но всегда мечтал об авиации. Представлял себе так: если враг потопил твой корабль, остается только барахтаться в воде и надеяться, что тебя спасут. А самолет — другое дело, там всегда есть последний выбор. — Он поставил кораблик на стол. — Должно быть, война для тебя — пустой звук.

— В общем-то, да.

Он обвел комнату взглядом.

— Ужин, наверное, готов, — сказал он. — Ты, я думаю, проголодался.

Стол был накрыт в тускло освещенной комнате рядом с кухней. Единственный источник света — большой фонарь над столом; остальное в тени. Мы поклонились друг другу и начали есть.

За столом говорили мало. Я вежливо похвалил еду, Кикуко в ответ только хихикнула. К ней как будто вернулось первое оживление. Отец несколько минут молчал.

— Тебе, должно быть, странно, что ты опять в Японии, — наконец заговорил он.

— Да, пожалуй, немного странно.

— Должно быть, уже жалеешь, что уехал из Америки.

— Самую малость. У меня там почти ничего не осталось. Одни голые стены.

— Понимаю.

Я через стол посмотрел на него. В скудном свете лицо у него было замкнутое и грозное. Длилось молчание.

Вдруг я увидел что-то в глубине комнаты. Сначала еще продолжал есть, но потом замер с палочками в руке. Отец и сестра заметили это, взглянули на меня с удивлением. А я сидел, уставясь в полутьму за спиной отца.

— Кто это? Там, на фотографии?

— На какой фотографии? — Отец оглянулся, чтобы понять, куда я смотрю.

— В самом низу. Старуха в белом кимоно.

Отец положил палочки. Посмотрел на фотографию, потом на меня.

— Это твоя мать, — жестко сказал он. — Ты что, не узнаешь свою мать?

— Мама… Понимаете, темно. Ничего не видно.

Несколько секунд все молчали. Потом Кикуко встала.

Сняла со стены фотографию и протянула мне.

— Здесь она кажется гораздо старше, — сказал я.

— Это незадолго до смерти, — сказал отец.

— Темно. Я не разглядел.

Я поднял глаза и увидел, что отец протягивает руку. Я отдал ему фотографию. Он пристально посмотрел на нее и передал Кикуко. Сестра послушно встала и повесила фотографию на место.

Посреди стола стояла большая накрытая крышкой кастрюля. Когда Кикуко снова села, отец подался вперед и снял крышку. Облачко пара вырвалось из-под нее и, клубясь, поднялось к фонарю. Отец подвинул кастрюлю ко мне.

— Думаю, ты не наелся, — сказал он. Пол-лица у него было в тени.

— Благодарю. — Я поднес палочки к горшку. Пар обжег мне пальцы. — Что это?

— Рыба.

— Пахнет очень вкусно.

В супе плавали ломтики рыбы, свернувшиеся чуть ли не в шарики. Я выудил один и положил себе в чашку.

— Бери еще. Здесь много.

— Спасибо.

Я взял себе еще и подвинул кастрюлю к отцу. И стад смотреть, как он кладет рыбу в свою чашку — несколько кусков. Мы с ним подождали, пока Кикуко возьмет себе порцию.

Отец поклонился мне.

— Думаю, ты проголодался, — снова сказал он. Потом положил в рот кусок рыбы и принялся жевать.

Тогда и я выбрал кусочек и отправил в рот. Рыба была нежная, мягкая. Мы ели в молчании. Прошло несколько минут. Отец поднял крышку, и снова пошел пар. Все положили себе еще.

— Последний кусок ваш, — сказал я отцу.

— Благодарю.

Когда мы покончили с едой, отец сыто зевнул и сказал, потягиваясь:

— Кикуко, приготовь чай, пожалуйста.

Сестра посмотрела на него и молча вышла. Отец поднялся.

— Давай перейдем в другую комнату. Здесь жарковато. Я встал и пошел за ним в чайную комнату. Большие раздвижные окна были открыты, и из сада задувал ветерок. Мы сидели и молчали.

— Отец, — проговорил наконец я.

— Да?

— Кикуко говорит, что Ватанабе-сан умертвил всю семью. Отец опустил глаза и кивнул. Казалось, он погрузился в глубокую задумчивость.

— Ватанабе был очень предан делу, — сказал он в конце концов. — Крах фирмы был для него страшным ударом. Боюсь, это дурно на него повлияло.

— Вы думаете, то, что он сделал… Это ошибка?

— Ну, конечно. А ты что, думаешь иначе?

— Нет-нет. Конечно, нет.

— На свете много чего есть, кроме работы, — сказал отец. — Да.

Мы снова замолчали. Из сада доносился стрекот цикад. Я посмотрел во тьму за окном. Колодца не было видно.

— Что ты намереваешься делать теперь? — спросил отец. — Останешься пока в Японии?

— Честно говоря, я так далеко не загадывал.

— Если пожелаешь остаться здесь — я хочу сказать, в этом доме, — то милости прошу. Если, конечно, тебе не претит жить со стариком.