Диана Килина - Noir (СИ)

Засмотревшись, я забылась и присела на краешек ложа. Готье не почувствовал вторжения, он продолжал размеренно дышать и касаться широкой ладонью эфеса меча. А я, почти что обнаглев, принялась оглаживать пальцами его скулы, губы, брови…

***

Мне снилось нечто приятное, тот самый мираж, от которого блаженная улыбка растекается по лицу.

На моей постели сидела прекрасная незнакомка – та самая, сошедшая с полотна картины – красивая как богиня женщина, только, самую малость печальная.

Губы ее горько усмехались, когда пальцы касались моей загрубевшей, обветренной кожи. А в глазах – ярких, с томной поволокой, на самом дне застыла грусть – словами не описать, сколько там было затаенной боли.

Мне отчаянно захотелось обнять покрепче хрупкие плечи, утешить, выслушать ее беды, помочь – всем, что было в моих силах. Только бы прогнать из глаз ту вселенскую скорбь.

Но, это видение было сном, поэтому я только смотрел на прекрасную девушку, и, как это бывает - пошевелиться не мог, даже когда особенно хотелось.

А Нуар не останавливалась – ее мягкие, почти что невесомые пальчики спустились к груди, провели по ней с легким нажимом, нарисовали замысловатый узор, понятный только ей одной.

Если бы я мог, я затаил бы дыхание – так ослепительно красива и бесконечно печальна была она. В сердце словно иглой кто кольнул – тончайшей, но безмерно острой. Непонятно отчего, но мне подумалось, что грусть Нуар – не что иное, как обида. И я почувствовал ее – незримые, но напряженно звенящие нити, что опутали, спеленали девушку. Она была обижена и безмерно грустна от бессильной злости.

И вдруг, Нуар наклонилась и поцеловала меня.

Губы ее оказались холодными, влажными – как предрассветный туман, как усеянная росами трава поутру.

Это весьма ощутимое касание разбудило меня.

Распахнув глаза, я увидел перед собой бледное до синевы лицо, сейчас перекошенное от испуга. То же – безупречно красивое, с искорками боли на дне зрачков.

Но, не успел я даже моргнуть, как через долю секунды мираж начал таять. Очертания и контуры размывались, растворялись, а после Нуар полностью исчезла, словно и впрямь примерещилась.

И я был готов поверить в то, что все это мне пригрезилось. Если бы не холодящий губы иней. Если бы не колотящееся о ребра сердце и щекотавший кожу могильный ветер. Не знаю, почему я окрестил это дуновение могильным. Может быть, потому что, оно напомнило кладбищенский ветер, какой бывает только на северных пустошах – ледяной, продирающий до костей.

Осознав увиденное и осязаемое, запоздало по коже поползли мурашки. Покачал головой, стряхивая липкий ужас, и встал с постели. Какой теперь, к черту, сон?

Прошелся по комнате, ежась от холода – он все не хотел отпускать. Даже пар изо рта вырвался, когда я спросил:

- Ты здесь?

Ответом мне была мрачная и зловещая тишина.

- Отзовись, ну же!

Я не надеялся, нет. Мной двигал неподдающийся разуму порыв. И когда я уже собирался прилечь, потому, как коротать время до рассвета на ногах было глупо, Нуар отозвалась. По крайней мере, я понял так – да и как иначе можно было истолковать плеск воды в кувшине – в кромешной тьме и звенящей тишине ночи.

Волосы на затылке шевельнулись в попытке подняться. Я, черт возьми, не был трусом – или тешил себя этим заблуждением, не знаю, но тогда мне вдруг захотелось броситься вон из этой холодной комнаты, прочь из пр о клятого з а мка – кинуться наутек и никогда больше сюда не возвращаться. В этом недостойном рыцарского звания порыве меня оправдывало только то, что я впервые столкнулся с проявлением потусторонних сил. Кто бы ни обитал здесь – призрак, неуспокоенный дух, само его существование было для меня абсолютным открытием.

- Нуар, - позвал я снова, внутренне леденея.

И даже решил быть вежливым:

– Это Вы? Если да, плесните дважды.

И она плеснула.

Я даже представил, как круги по воде пошли.

Опустился на софу и потер лицо ладонями. Может быть, я все еще сплю?

***

Он… он почувствовал, увидел меня! Немыслимо, невероятно! И меня не отбросило на край света после испуга – на этот раз нет. Я просто перелетела на другой конец опочивальни. Осталась наблюдать.

А губы горели огнем от прикосновения. И сердце – будь оно, выскочило бы из груди. Этот мужчина – рыцарь из прекрасны х сказок, он определенно влиял на меня, на восприятие, на материю – не понимаю: почему и как, но перемены мне нравились .

Позвал. Морщась и замирая. И надо же – палец стал настолько плотным, что водица плеснула. Чудеса.

Чья бы воля или случайность не властвовала над нами с Готье, ни он, ни я – не собирались отступать и убегать.

Я так соскучилась по общению – пусть и такому примитивному, что разве не парила от радости.

- Готье? – тихо позвала я, в глубине души тая надежду – услышит.

Рыцарь вскинул голову и начал озираться по сторонам.

- Вы меня видите? – я переместилась к окну – может быть так мой силуэт хоть немного станет явным.

- Не вижу, но слышу, - ответил Готье, выпрямив спину, - Как такое возможно?

- Я не знаю, - ответила я, уставившись глазами на подол своего платья, - Я впервые могу с кем-то разговаривать и не понимаю, как это получается.

- Вы – призрак? – спросил он, к ося глаза то в одну, то в другую сторону.

- Да, - почти неслышно ответила я.

Замолчали. А что на это скажешь? Я попыталась ухватиться за гардину, но мои пальцы прошли сквозь ткань, даже не пошевелив ее. Опустив плечи, я обернулась и посмотрел а в окно на территорию графства.

Сколько хватало глаз – вокруг крепости простирался лес. Вековой и зловещий, сейчас он виделся темной громадой, несокрушимым препятствием для решившихся на действие, беглецов, буде такие статься. Преградой, которую не одолеть. Сплелись высокие кроны, перевились колючие ветки – не разобрать где какая, свету солнечному не давая пробиться. Корни , толщиной с бревно, топорщатся из-под земли, норовя сделать подножку. Неприветливый лес. Древний. В таком неуютно и откровенно страшно: озираются случившиеся путники, сбиваются в плотную стайку, спина к спине. Влажный мох под ногами скользит, силясь утопить сапог в буром перегное. И спешат путники, под ноги смотрят внимательно, боясь угодить в волчью яму или наткнуться на берлогу древолога. А лес обманчиво тих: слышно как поскрипывают грибные ножки, как опутывает лоза стволы дубовые. И воздух влажный, туманный, ягодами ядовитыми пропитанный. Тяжело дышится.

Случалось видеть тела заблудившихся, из лесу деревенскими вынесенные. Лица их без кровинки, губы синюшные, пальцы черные, скрюченные посмертно в охранный знак. И зря отмахивался Жюблен от жалоб селян – дескать, дурное в лесу творится, раз сердца у мужиков здоро вых в одну минуту разрываются. Д а к тому же наступает лес, разрастается, надо бы вырубить, отвоевать немного землицы.