Зухра Сидикова - Актриса

«Вот как оказывается сходят с ума…», – подумал он и стянул с головы шапку.

В зеркале что-то замигало, вспыхнуло голубоватым неярким светом, и он увидел себя: волосы взъерошены, лицо перекошено, и это невообразимо неуклюжее пальто – задравшееся с одного бока, застегнутое на одну, болтающуюся на нитке, верхнюю пуговицу.

– Ну и видок! – невольно засмеялся он. Отражение в зеркале тоже засмеялось.

«Точно, совсем рехнулся…» – грустно подумал Прусаков и взглянул на шапку, которую комкал в руке. Смутное подозрение зашевелилось в нем.

Он снова натянул шапку на голову. Прусаков в зеркале тут же пропал.

– Так вот оно что… – пробормотал он и снова плавно съехал по стенке.

Очнувшись во второй раз, Аркадий Петрович освободился от пальто, скинув его прямо на пол, аккуратно повесил шапку на оленьи рога рядом с синим беретом и снова пошёл на кухню.

– Поесть надо, – сказал он себе, – от голода, наверное, галлюцинации начались.

Поставил чайник, отрезал кругляш докторской, отломал кусок от белого батона. Взглянул на эту привычную немудреную трапезу, сглотнул слюну.

Надоело… Всухомятку… В ресторан бы – чего-нибудь этакого: фуа-гра, фрикасе, перепелов, вальдшнепов, грибного супчика. А что если… – вдруг мелькнуло в голове.

Снова пошёл в прихожую. Снял шапку с вешалки, осторожно надел, зажмурив глаза, нащупал зеркало, встал близко, почти касаясь холодной гладкой поверхности, открыл глаза.

Нет, не галлюцинации. Вот – нет его, нет.

Потрогал лицо – нос, подбородок, щетина уже пробилась… всё на месте, а в зеркале не отражается…

А если снять шапку. Снова голубоватое мигание. И вот он в зеркале – с носом, небритым подбородком, глаза – выпучены, и рожа – глупейшая.

Это ведь она… как её?.. шапка-невидимка… У тети Вали в подсобке…. Откуда?.. Может, всё-таки галлюцинации… на фоне пережитого…

Да нет же, нет, всё реально… Вот же – он в зеркале, а теперь – нет, и вот снова есть, а вот снова – нет…

Стало понятно странное поведение окружающих: старшеклассниц, тети Вали, Марьванны.

Шапка-невидимка! Вот это да!

В бешеном возбуждении Прусаков забегал по квартире из кухни по коридору в комнату и обратно, пока, наконец, не сшиб стул, больно ударив большой палец на ноге. Закрутился волчком, заскулил от боли. Чёрт, надо успокоиться, всё обдумать без паники… Сел на диван, скрипнувший пружинами, включил телевизор. Шапку положил рядышком. Невзрачная какая эта шапка-невидимка, вся в катышках, бесформенная, нитки повылазили. Чудеса…

Надо немедленно поесть, чтобы голова лучше работала. Может, всё-таки в ресторан? «Фуа гра, фрикасе, суп претаньер… – смаковал Прусаков вкусные слова, – м-м-м-м-м… слюнки текут… шапку надеть и невидимым пробраться, наесться до отвалу… только как это?.. прям на кухне есть?.. или со столов у посетителей?.. как-то неловко…»

Ладно, ресторан потом, сейчас колбасы и чаю, а лучше кофе…

Прусаков сбегал на кухню, сделал себе кофе из пакетика и бутерброд, вернулся на диван. По телевизору шла передача о путешествиях. Показывали бразильский карнавал. Темнокожие красотки подрагивали лоснящимися ляжками и призывно крутили бедрами.

«Да, я теперь и сам в любую страну могу отправиться, – жуя бутерброд и обжигаясь кофе, думал Прусаков. – Хоть в Бразилию, хоть Австралию, хоть в Японию, хоть на этот как его?… остров Пасхи. Э э– э-э, подожди, а как? Пробраться невидимым в самолет, украсть билет? Нет, не так всё просто, надо обмозговать…»

Еще можно наведаться в какой-нибудь супердорогой бутик, и стащить новую дубленку, или стильное пальто – вроде того, что было на муже Оленьки в тот день, когда он встретил их в театральном фойе. А ещё костюм – самый дорогой, английский. Такой элегантный, что старшеклассницы перестанут над ним смеяться, а наоборот начнут тайно вздыхать! И туфли, тоже английские, те, что он видел в магазине – из настоящей лайковой кожи, умопомрачительно дорогие. И ещё обязательно шапку и не норковую, а что-нибудь пошикарнее – соболью или какого-нибудь голубого песца или шиншиллы.

Прусаков откинулся на спинку дивана. Мечтательно закрыл глаза.

Только что он скажет в школе? Как объяснит, откуда всё это? С его-то зарплатой…

Какой же он дурак! Зачем ему теперь эта школа? И Алёна Ивановна теперь может идти куда подальше вместе со своими комиссиями.

Нет, он не будет мелочиться – воровать еду, одежду, тайком летать на самолетах…

Он сделает всё по-другому. Он наденет шапку, проберется в банк и возьмет деньги. Много…много денег.

И в школу больше не вернется. Никогда. Он будет баснословно богат и будет заниматься тем, чем всегда хотел заниматься – литературным творчеством. Купит себе дом где-нибудь на Бали или на какой-нибудь Мадейре, и станет знаменитым писателем. Огромный дом с колоннами, бассейном, множеством комнат.

Он представил, как он – высокий, стройный, с зачесанными назад волосами, в черном смокинге – идёт через анфиладу комнат, открывая одну за другой все двери. Вот он открывает последнюю дверь, выходит на просторную террасу, и перед ним простирается море, нет лучше – океан… Океан бушует у его ног, и весь мир лежит у его ног. Он станет властелином мира!

«Я теперь всё могу! – раздувая ноздри, думал Прусаков. – Все!»

Он потряс кулаками в воздухе, словно угрожая кому-то:

– Они у меня узнают. Все узнают!

И Оля узнает. Вот когда она пожалеет, что выбрала того красавчика. Папенькиного сынка. Которого целыми днями по телику крутят. Депутата -кандидата. Владельца заводов и пароходов… Очень пожалеет. А Прусаков ещё подумает – принимать ли её назад.

А впрочем, зачем ему Ольга? Она слишком стара для него. Ей, как и ему, почти сорок. Фи! Теперь, когда у него будут миллионы, он сможет завести себе любую красотку, какую только пожелает!

Он вскочил с дивана, снова возбужденно заходил по комнате.

– Теперь заживу!

Потер ладони, прижал к пылающим щекам.

– Уф! Что-то жарко! Как в Бразилии!

Подошел к окну, открыл форточку. Пахнуло вкусным морозным духом.

Аркадий Петрович втянул этот свежий холодный воздух.

Да, – подумалось ему, – в Бразилии или на Бали такого воздуха не будет. И снега не будет… И почему-то вдруг взгрустнулось, словно печальная мелодия тоненько зазвучала где-то рядом…

Внизу на площадке перед домом дети лепили снежную бабу. Мальчик лет пяти в клетчатом пальтишке катил огромный снеговой шар, то и дело падая в сугробы. Девочка постарше со смехом поднимала его, ставила на ножки, стряхивала снег.

Прусакову вспомнилось, как в детстве он вот так же играл на этой площадке. Он отвернулся от окна. На экране загорелая девушка входила в набегающую волну, белозубо улыбалась.

Прусаков подошел к серванту, достал красную толстую папку.