Наталья Старосельская - Виктор Авилов

На самом-то деле все очень просто: на Юго-Западе репетиции нового спектакля проходят весь этот срок ежедневно, с раннего утра до поздней ночи, а то и ночь. Для актеров — никаких других мероприятий на этот период: друзья и семьи забыты, для режиссера — абсолютное знание материала и колоссальная концентрация воли, заряжающая единомышленников на реализацию проекта методом коллективного творчества…

Премьера „Дракона“ совпала день в день с разгромом польской „Солидарности“. Успех спектакля был невероятным. Казалось, зрители углядели в нем то, о чем и сами создатели не догадывались.

„Мы думали, нас прикроют за этот спектакль. Но мы ошиблись ровно на два года“, — вспоминает А. Лопухов (звукорежиссер театра . — Н. С.)».

Петербургский режиссер Семен Спивак говорил мне, что до сих пор не в состоянии забыть впечатление, которое произвел на него этот спектакль Валерия Беляковича — своей незашифрованностью высказывания, своим призывом к свободе, самой своей непривычной эстетикой, своей чистой и светлой верой в Добро. И конечно, незабываемое ощущение осталось от рыцаря Ланцелота, сыгранного Виктором Авиловым.

Но поначалу Авилов получил в спектакле совсем другую роль — Генриха. Он играл ее примерно полгода, пока в театре работал Павел Куликов, игравший Ланцелота. Потом Белякович планировал отдать роль главного героя только что пришедшему на Юго-Запад Алексею Ванину, с которым он работал еще у Геннадия Юденича, но в конце концов Ванин сыграл Генриха, слабохарактерного, недоброго, циничного сына Бургомистра, а Виктору Авилову был предложен рыцарь Ланцелот.

Я не видела Авилова в роли Генриха, но нетрудно представить себе, какого отвратительного злодея играл он со своей инфернальной внешностью и хриплым голосом. Наверное, авиловский Генрих вызывал омерзение не только у Эльзы, но и у зрительного зала — омерзение и… жалость, потому что порой возникает в душе сочувствие к тем, кто обокрал сам себя, оставаясь безмолвным исполнителем чужой воли, кто из трусости и слабости не может жить собственной жизнью, а постоянно оглядывается по сторонам. Омерзение — потому что низость человеческая не может вызывать других чувств, а Генрих вовсе не глуп, потому его низость обдуманная, расчетливая…

Не так давно, разговаривая с Валерием Беляковичем об этом спектакле, возобновленном на Юго-Западе, я позволила себе заметить, что Генрих — совершенно не авиловская роль. И услышала в ответ: «Не существовало в природе не его ролей. Они все принадлежали ему по праву». Конечно же так оно и было. Во всяком случае, сторонний взгляд фиксировал то, о чем говорил Белякович. А вот внутреннее ощущение — это совсем другое дело.

Как бы замечательно ни сыграл Виктор Авилов эту роль, в ней не было для артиста возможности личного высказывания, о чем он поведал в неопубликованном интервью: «Бог так поставил меня говорить, нести его мысли людям. Значит, Богу так было угодно, чтобы я этим занимался. В общем, я исполняю волю Всевышнего».

Это сказано о Ланцелоте, который стал для Авилова первой (и едва ли не единственной!) ролью подобного плана. Абсолютно положительный герой, рыцарь без страха и упрека, готовый не задумываясь положить свою жизнь на алтарь свободы и счастья неведомых ему жителей города, находящегося под властью страшного трехглавого Дракона. В Ланцелоте Виктора Авилова едва ли не в первую очередь привлекала спокойная уверенность в себе — он нес добро и свет и был убежден, что для этого человек и является в мир Божий: чтобы помогать, освобождать, дарить счастье и свободу. Но в тот момент, когда Ланцелот понимал, что освободить от Дракона невозможно, потому что в каждом из жителей осталась часть страха, угодливости, готовности к предательству, на его лицо набегала тень глубокого страдания, потухали глаза и хрипловатым тихим голосом он пытался объяснить, что убить в себе дракона — это «работа мелкая, хуже вышивания», но необходимая, необходимая, потому что без нее нет никакого будущего… И с этой работой придется повозиться. Недаром Садовник предупреждает Ланцелота: «Будьте терпеливы… Умоляю вас — будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода».

И когда Ланцелот надевал на голову Мальчика свою широкополую шляпу, это воспринималось как передача эстафеты Добра — действенного, отчетливого, а не расплывчатого. И была в этом жесте, как писала Наталья Кайдалова, «какая-то всеохватность нашей великой, грустной и, как думалось тогда, непобедимой культуры… Было впечатление, что героя окружает светлый, радужный ореол. Ведь это еще был только 1981 год, а в его устах монолог о любви и сострадании к людям звучал как евангельская проповедь…».

Виктор Авилов и сам относился к этой роли как к совершенно особенной. В одном из интервью он говорил: «Я воспринимаю приход Ланцелота как приход Мессии». Не больше и не меньше. Именно так воспринимал он рыцаря Ланцелота, а потому и манера его игры в «Драконе» была несколько иной — мягче, спокойнее, увереннее, чем обычно. Ведь Авилов отдавал себе отчет, что играет не просто «абсолютно положительного героя», а знаковую фигуру, в каком-то смысле ту самую «богоравную субстанцию», о которой он впоследствии скажет вполне определенно, рассуждая о своем Воланде из «Мастера и Маргариты».

Он пропустил роль Ланцелота через себя, через собственную человеческую природу и именно тогда, кажется, пришел к пониманию того высокого назначения театра, что сегодня утрачено, практически, начисто — нести со сцены свет, не позволять зрителям покидать театр в мрачных раздумьях, не отпускать их в непроглядную ночь, потому что, какими бы ни были они, многим еще предстоит убить в себе дракона, а потому надо быть терпеливым и помнить о том, что они «заслуживают тщательного ухода»…

Вообще, предметом дискуссионным является мнение о том, насколько влияет на артиста сыгранная им роль. Кто-то говорит о несомненном влиянии, кто-то это влияние опровергает, но Виктор Авилов принадлежал к разряду тех, кого роль невероятно обогащала по-человечески, личностно. Это, к слову сказать, тоже одна из характернейших черт того поколения, к которому Авилов принадлежал, — мы накапливали опыт, скорее, не из жизни, а из прочитанных книг, увиденных фильмов и спектаклей, умея проживать их как собственную реальность. Жизнь давала слишком мало, постоянно прячась за громкие слова, фальшивые лозунги, неприглядные поступки, а для того, чтобы различить за всем этим бряцанием и громом истинное, живое, — надо было все-таки обладать не только скудно развитым умом, который у нас был, а интеллектом, которого, увы, не было, и интуицией, которой тоже нужна была отсутствующая пища.