Наталья Старосельская - Виктор Авилов

Главным же является тот тревожный и тревожащий фон, который создает природа и незримо встающая за ней эпоха — эпоха бурь и перемен, эпоха бесплодных ожиданий новой жизни.

В спектакле «Пляска смерти» все персонажи представали перед нами неприкаянными — и особенно Курт — Авилов, который, словно камень, брошенный в трясину, лишь слегка поколебал верхний слой и ушел на дно. Виктор Авилов впервые играл подобную роль, естественно, что она захватила его, как может захватить человека деятельного, привыкшего на сцене и экране к действию, открытому жесту, «наблюдательная позиция» того, кто не в силах ничего изменить и сам поддается течению жизни.

Но вот что парадоксально: на другой сцене, в работе с другим режиссером Виктор Авилов выглядел несколько скованным. Опыта к тому времени ему было уже не занимать, но, вероятно, не возникло такого полного взаимопонимания и безоговорочного доверия к режиссеру. Он работал в полную силу, интересно, непривычно, но… подлинного открытия не произошло, нам не посчастливилось увидеть нового, незнакомого нам Авилова.

«Пляска смерти» шла нечасто, в паузах между спектаклями Виктор Авилов играл на Юго-Западе, много читал, думал о новых работах, по-прежнему мечтал снять художественный фильм. Определенных мечтаний о конкретных ролях у него, скорее всего, не было. Не случайно в нескольких интервью он говорил о том, что сыграл едва ли не все главные роли мирового театрального репертуара — Гамлета, Калигулу, Ланцелота, Мольера… Несколько раз с какой-то полуусмешкой заметил, что, наверное, пора бы ему задуматься о короле Лире, но очевидно было, что это — не всепоглощающая мечта, а так… размышление о возрасте и соответствующем ему репертуаре.

О возрасте он размышлял довольно много. «Если говорить о старости… обидно, что я буду старый, я не смогу легко двигаться, легко дышать… — говорил он в неопубликованном интервью, которое состоялось на пороге его сорокалетия. — Я не смогу ласкать женщин… Я уже не смогу, я многое потеряю… Многое теряешь… Конечно, жаль, когда приходит старость. Но со старостью, я надеюсь, я стану мудрее, умнее, больше буду понимать по жизни. Хотя все-таки все равно печально… Мольера я могу играть до самой смерти, правильно? Конечно, сейчас еще пройдет, я не знаю, лет десять, может быть, я подойду и скажу: „Романыч, хватит мне уже Гамлета играть. Хватит, давай поставим ‘Короля Лира’… А в этом спектакле я могу играть Полония“. Нет, Гамлета, конечно, можно довольно долго еще играть. Но все-таки мне кажется, это уже плохо, когда пятидесятилетний старик выходит играть Гамлета. И Офелия ему под стать. Есть спектакли, в которых актер может существовать, но если даже говорить об исторической достоверности — Калигулу убили в двадцать девять лет. И просто стыдно в пятьдесят лет его играть! Хотя нет, Калигулу можно… А я, наверное, подхожу к тому возрасту, что мы скоро поставим „Короля Лира“…».

Почему бы не позволить себе пофантазировать и попытаться представить Виктора Авилова в роли короля Лира? Ведь Валерий Белякович работал над Шекспиром много — в репертуаре Театра на Юго-Западе были не только «Гамлет» и «Сон в летнюю ночь», но и «Ромео и Джульетта», «Укрощение строптивой», «Макбет»… Наверное, «Король Лир» был бы вполне уместен в афише, хотя в главной роли, скорее, представляется сам Валерий Белякович.

Но Лир Виктора Авилова, несомненно, был бы неожиданным и завораживающим. Достаточно представить себе, как мучительно и остро пережил бы он путь от королевского достоинства и безграничной власти до первых же унижений от дочерей, которые еще недавно клялись ему в вечной любви… Мне кажется даже, что я слышу хриплый отчаянный крик: «Дуй, ветер, дуй, пока не лопнут щеки!..» И потом… финал… мертвая Корделия на руках своего обезумевшего от горя отца… его глаза, от горя и ужаса кажущиеся еще больше… его спутанная, взмокшая от напряжения грива золотых волос…

Легко представить себе все, когда знаешь наизусть путь артиста и на протяжении десятилетий пытаешься разгадать его тайну, никакой разгадке не поддающуюся. И — невероятно мучительно представлять это, потому что вдруг срабатывает тот особый гипноз Виктора Авилова, под которым прошли долгие годы в этом зрительном зале, и испытываешь неподдельное волнение, дрожь, словно снова заглядываешь в его глаза, слышишь его голос.

С 2001 года Виктор Авилов начал регулярно работать с другими режиссерами. Измучившись от «безделья» в период болезни, ощущая в себе огромные нерастраченные силы, он остается в Театре на Юго-Западе на договоре, а на постоянную работу переходит в новый, только еще создаваемый театр «Киноспектакль» под руководством Олега Лещинера.

Этот театр был во многом необычным — здесь искали особого, органического сочетания кино и театра в возможности переходов с экрана на сцену и снова на экран. Сам Виктор Авилов говорил, что лучше всего было бы здесь поставить «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрролла — тогда эти переходы из одной реальности в другую были бы особенно выразительными и зримыми. Но до «Алисы…» дело не дошло.

В январе 2004 года, давая интервью корреспонденту газеты «Полярный круг» (Якутия) Елене Раскиной, Виктор Авилов увлеченно рассказывал о своем новом театре: «Это совершенно новая форма театра. Люди из экрана выходят на сцену. Со сцены — на экран. Живой человек разговаривает с экраном. В общем, самые разнообразные трюки! „Киноспектакль“ — самый нестандартный театр в Москве. Да и, наверное, во всем СНГ».

Параллельно Авилов работает и с другими режиссерами в различных театральных проектах. В частности, играет у Игоря Китаева, недавнего артиста Театра на Юго-Западе, исполнявшего роль Мастера в спектакле «Мастер и Маргарита». Игорь занялся режиссурой и в 2001 году поставил в Независимом театральном проекте спектакль «Скамейка» Александра Гельмана, где Виктор Авилов сыграл героя.

Известная пьеса советских времен о случайной встрече мужчины и женщины обрела иной смысл в послеперестроечные годы; человеческое одиночество, человеческая тяга друг к другу, разрушение барьеров между самыми обыкновенными людьми, привыкшими ощущать себя «в клетках», — все это было живым, трепетным, затрагивало струны зрительских душ, взывая не только к сопереживанию, но и к урокам небоязни себя самого, своих чувств, своих слов. Как бы ни были далеки параллели, но на спектакле «Скамейка» нередко вспоминался спектакль Театра на Юго-Западе «Что случилось в зоопарке?» — и выстраивалась некая линия, которая осознанно ощущается, пожалуй, лишь филологами и критиками, чья профессия заключается в осмыслении произведений на фоне конкретного времени. А может быть, ощущение это возникало и от того, что режиссером спектакля был артист Юго-Запада… Зрители воспринимают все интуитивно, и, возможно, те из них, кто видел пьесу А. Гельмана в театре в другие времена, могли сопоставлять и анализировать, ностальгируя о жизни, которая так стремительно промелькнула, в сущности, оставив по себе довольно слабый след. Те же, кто впервые встречался с этим произведением, чувствовали в нем невымышленную современность и горьковатый привкус сегодняшнего, именно сегодняшнего человеческого одиночества и разобщенности.