Юрий Алянский - Театр в квадрате обстрела

Следуют вторая, третья части. В третьей автор, по его словам, хотел передать упоение жизнью, преклонение перед природой, облик родного Ленинграда. В эпически широкой последней, четвертой части возникает тема победы света над мраком, главная тема Седьмой симфонии.

Текут восемьдесят минут симфонии, восемьдесят минут истории, восемьдесят минут конденсированного времени искусства, вместившие миллионы жизней и судеб, горечь отступления, ликование победы.

Оркестр играет вдохновенно — это его час, его торжество. Оркестранты играют о тех, кто в зале, о самих себе. Оркестр поднимает голос, который ничто не смогло заглушить. Да, исполнение Седьмой симфонии родилось из лишней порции каши, из борьбы с дизентерией. Но родилось оно и из того горения человеческого духа, в огне которого грудью закрывают вражеский дот, телом своим прикрывают товарища.

На улицах, у репродукторов, стоят люди и слушают симфонию о самих себе. Слушают в квартирах. В землянках и блиндажах фронтовой полосы. В Москве и Хабаровске. В Лондоне и Нью-Йорке. Слушают все.

Ленинградцы, оставаясь подолгу в своих опустевших квартирах, потеряв близких, слыша только голос диктора, научились воспринимать жизнь на слух. Люди слабели, а слух обострялся. Ленинградцы умели дополнять звуки фантазией и воспроизводить в своем воображении полнокровные, объемные картины жизни. Музыка стала для жителей осажденного города не только ярким эстетическим впечатлением, но и расшифрованным предвидением победы. Слушая теперь Седьмую, ленинградцы видели за ее музыкальной тканью больше других… Жизнь на слух! Она стала особой формой сопротивления, которая тоже помогала выстоять.

«Нет, человек сильнее стихии, — писал, услышав симфонию, Алексей Толстой. — Гармония скрипок и человеческие голоса фаготов могущественнее грохота ослиной кожи, натянутой на барабаны… И скрипки гармонизируют хаос войны, заставляют замолкнуть ее пещерный рев…

За красоту мира льется кровь. Красота — это не забава, не услада и не праздничные одежды, красота — это пересоздание и устроение дикой природы руками и гением человека. Симфония как будто прикасается легкими дуновениями к великому наследию человеческого пути, и оно оживает. Средняя часть симфонии — это ренессанс, возрождение красоты из праха и пепла. Как будто перед глазами нового Данте силой сурового и лирического раздумья вызваны тени великого искусства, великого добра.

Заключительная часть симфонии летит в будущее. Перед слушателями… раскрывается величественный мир идей и страстей. Ради этого стоит жить и стоит бороться. Не о счастьице, но о счастье теперь рассказывает могущественная тема человека. Вот — вы подхвачены светом, вы словно в вихре его… И снова покачиваетесь на лазурных волнах океана будущего. С возрастающим напряжением вы ожидаете финала, завершения огромного музыкального переживания. Вас подхватывают скрипки, вам нечем дышать, как на горных высотах, и вместе с гармонической бурей оркестра, в немыслимом напряжении вы устремляетесь в прорыв, в будущее, к голубым городам высшего устроения.

Гитлеру не удалось взять Ленинград и Москву. Проклятый крысолов, кривляясь, напрасно приплясывал со своими крысами по шею в крови, ему не удалось повернуть русский народ на обглоданные кости пещерного жития. Красная Армия создала грозную симфонию мировой победы. Шостакович прильнул ухом к сердцу Родины и сыграл песнь торжества…»

Симфония окончена. В зале воцаряется звенящая тишина. Она длится неправдоподобно долго. Никто не шелохнется. Элиасберг стоит, не двигаясь, с опущенными руками. И разражается овация. В партере из кресла поднимается девушка. Она смущена и взволнована. В руках у нее — огромный букет из георгинов, астр, гладиолусов, и многие в публике смотрят на них с радостным изумлением. Девушка подходит к эстраде и протягивает дирижеру свой нарядный букет. Элиасберг благодарит. А из цветов к ногам дирижера выпадает записка. В ней всего несколько строк: «К. И. Элиасбергу. С признательностью за сохранение и исполнение музыки в осажденном Ленинграде. Семья Шнитниковых. 9.VIII.42».

Записку написали военный инженер II ранга Арсений Владимирович Шнитников и его жена, Зинаида Захаровна. Военинженер оказался в те дни в Ленинграде, куда прилетел в командировку, и вот посчастливилось достать билеты в Филармонию для всей семьи — жены и племянницы.

Концерт окончен. Люди спускались по нарядной лестнице Большого зала и мимо пулеметного гнезда выходили на площадь Искусств. Над площадью, над сквером, еще не принявшим в свое лоно бронзового Пушкина, над прекрасным, истинно петербургским ансамблем Росси стояла тихая благоуханная ночь. Это был еще вечер. Но границы блокадных ночей значительно расширились. Где-то за городом рокотали орудия. Люди медленно расходились по домам.

А в пригороде города Куйбышева незаметный с виду человек в очках вошел в здание телеграфа и вручил телеграфистке текст поздравительной телеграммы, в которой благодарил дирижера и весь оркестр ленинградского радио за исполнение его симфонии в таких небывало тяжких условиях.

Через три года после победы в гостинице «Астория» произошла встреча ленинградской интеллигенции с группой приехавших из Германии немецких интеллигентов. Это была первая и потому особенно нелегкая встреча. Хозяева и гости невольно вспоминали, что именно здесь, в «Астории», Гитлер назначил торжественный банкет по случаю овладения Ленинградом — на этот банкет, как известно, были даже отпечатаны пригласительные билеты… Теперь здесь происходил другой банкет. По другому поводу. Звучали вежливые тосты. Раздавались дружные, но холодные аплодисменты. Люди за столами улыбались, но ощущение холода не проходило.

Вдруг к Элиасбергу, который тоже присутствовал на банкете, подошли и попросили перейти к другому столику, где сидели двое немецких гостей.

Двое мужчин встали из-за стола. Один из них назвался инженером «ИГ Фарбениндустри» и с улыбкой рассказал, что участвовал в осаде Ленинграда где-то в районе Красного Села. Элиасберг молчал. Здесь он — хозяин. Они — гости. А немец рассказывал, будто не замечая хмурого лица дирижера, что он, любитель музыки, слышал все концерты симфонического оркестра ленинградского радио, которые в дни блокады шли в эфир. Гость достал записную книжку, где с немецкой педантичностью были перечислены эти концерты с датами и программами исполненных вещей. Немец перечислял. Дирижер вспоминал — за этим перечислением вставал огромный, трагический, может быть, главный отрезок жизни. «Эти концерты — единственные светлые воспоминания моего пребывания под Ленинградом, — сказал немец. — Как удалось вам создать в таких нечеловеческих условиях первоклассный оркестр и сделать так, чтобы он играл? Я потрясен!»