Марина Райкина - Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

Предложение Валентине Ежи сделал под Грюнвальдом на поле сражений, где поляки с литовцами побили крестоносцев. Здесь он готовился к съемкам очередного документального фильма.

О, как они прекрасно жили! Семь раз меняли квартиру. Дом их в Варшаве был самым известным и открытым. Здесь собирались артисты, художники. Один из друзей — Владимир Высоцкий — каждый раз останавливался у них по дороге в Париж. Вечера были упоительные — в прямом и переносном смысле слова. Высоцкий, когда пел, просил только об одном: чтобы не записывали на магнитофон.

— Мы жили, как у нас говорят, один раз на возу, другой раз под возом. И к этому привыкли. Деньги — это не всё. У нас было много друзей, и мы везде ездили.

— А чем вы зарабатывали на жизнь?

— Документальным кино. Но когда я вплотную подошел к трилогии Сенкевича, понял, что никогда ее не сниму, если буду и дальше снимать документальные ленты. Я сказал об этом Валентине. И мы зарабатывали переводами экономических текстов с польского на русский и с русского на польский. Хотя Валя очень жалела, что я оставил документалистику.

Они были той парой, о которой говорят — как один человек. Ежи и Валентина настолько упивались друг другом и были заняты своей любовью, что им не нужен был даже ребенок. Она любила путешествовать. Он мотался по киноэкспедициям. Работали легко, жили весело и беспечно. Возвращаясь в варшавскую квартиру, поначалу каждый соблюдал железный уговор — звонить по телефону, прежде чем появиться на пороге. Их взаимоотношения многим казались странными — они так же связаны, как и свободны друг от друга. Секрет этого парадокса делал их самой счастливой парой.

— Однажды Валька не могла мне дозвониться из аэропорта, наверное, трубка неправильно лежала, и приехала без звонка. А у меня — дым коромыслом: куча гостей, все пьют, танцуют… Знаешь, что она сделала? Схватила коньяк со стола, двух парней, и в лифте они катались до тех пор, пока не достигли нашей кондиции.

Знаешь, какой она была? Когда меня душили, она готова была за меня глотку перервать любому. Когда я раскисал — душила меня.

Этот период наступил в 68-м, когда в Польше пошла волна антисемитских настроений и Хоффмана, к тому времени очень успешного режиссера, по национальному признаку пытались любыми способами выдавить из страны. Под «пятый пункт» ему припомнили сатирическую невоздержанность его ранних картин и правдивость документальных лент. «Так снимает тот, кто не любит родины» демагогический прием успешно применялся на территории Польши и сопредельного СССР.

Когда Ежи был в командировке в Лодзи, дома был произведен обыск, искали антипатриотические листовки. Разумеется, ничего не нашли, но самое интересное, что именно в этот период Ежи Хоффман снял самый польский и самый патриотичный фильм «Пан Володыевский». Еще забавнее выглядела киногруппа, его производившая: Хоффман — Липман — Холиндер и другие представители национального меньшинства.

Но государственная машина подавления наезжала все активнее. Хоффман — не из тех, кто сдается с первого боя. Сибирь научила его держаться зубами за жизнь, и в 12 лет в далекой сибирской деревне он попробовал всё — первый самогон, первую поножовщину.

— Мои родители были хорошими врачами, и из-за этого их часто перебрасывали в разные районы. Я менял школу. Я приходил, и на первой же перемене на меня набрасывался весь класс — сибирские парни, которые в бараний рог успели согнуть эвакуированных ребят из Ленинграда, из интеллигентских профессорских семей. Тогда я становился к стенке и бился до последнего, до крови, пока не упаду. На следующий день меня выбирали старостой класса.

Кулачное право свободы — это хорошая школа, которая помогала ему всю жизнь.

68-й год выдался тяжелым. На съемках «Пана Володыевского» к Хоффману приставили человека. Режиссер не выдержал и пошел ва-банк.

— В конце концов, вы хотите, чтобы я уехал из страны? — спросил он и сжал зубы.

— Да, — ответил тот прямо.

— Я поляк. Моя жена — русская. Значит, я могу эмигрировать только в СССР.

Как выяснилось, демагогические приемы оказались действеннее пудовых кулаков. И с тех пор его оставили в покое. Даже спустя какое-то время, когда улеглась антиеврейская кампания, «Пана Володыевского» отметили премией Министерства культуры. А «Потоп» — вторую часть исторической трилогии Сенкевича — даже выставили на «Оскар».

— Пан Ежи, что делают хулиганы, когда им плохо? Плачут? Ищут плечо? Сжимают зубы?

— Я плакал только на фильмах Феллини. Друзья говорят, что в шестьдесят восьмом у меня появилась привычка «рычать сквозь зубы», когда что-то достанет.

Но сейчас он просто улыбался, много курил и выпускал дым стеной, рушащейся вниз.

Сильный мужик. Сибирская закваска. И еще у него была Валентина, и она не давала ему падать духом. Кроме того, что они были счастливой, они были еще и сильной парой. И это казалось противоестественным. По всем законам притягиваются и соединяются энергии с разными зарядами: слабость на силу, спокойствие на истеричность, темперамент на флегму — вот вам и единство, и борьба противоположностей. Но похоже, что эта пара не подчинялась никаким законам. Они ярко существовали, как два боксера в одной весовой категории.

— Извините, пан Ежи, а вы ей изменяли?

Самое поразительное, что в этот момент лицо его не дрогнуло и пауза не измерялась даже одной затяжкой.

— Да. Изменял. Я человек природы. Изменял телом, но душой — никогда.

И рассмеялся. Вспомнил, как из одной экспедиции вернулся с расцарапанной спиной: ассистентка оказалась чересчур страстной. А может быть, он своим темпераментом довел партнершу до членовредительства. На немой вопрос Валентины, хорошо знавшей проделки Ежи и неспособность его врать, пробормотал, что его поцарапали на площадке во время репетиции. А через пару дней, когда Ежи принимал душ, вдруг с грохотом распахнулась дверь и на пороге возникла Валентина с подружками:

— Посмотрите на его спину! И вы поверите, что так царапают на репетициях? Умора!

Она была еще та хулиганка.

Бабий хохот. Он голый. Расцарапанный и ошеломленный. Валентина любила такие финалы, и он любил ее. И за это тоже. В этот момент он видел себя и ее как будто на боксерском ринге, где меряются силами — кто кого, чтоб потом слиться в душевном и физическом экстазе. Зачем? Не хватало острых ощущений? Как понять мир этих двоих и уж тем более — как его объяснить?

Вообще-то он странный, этот уже немолодой человек с солидным именем в европейском кинематографе. Мог бы соврать, чтобы не подпортить историю и не запятнать любовь, о которой все знали, что это именно любовь. Но не врать себе позволяют только очень свободные люди. Именно свобода при здравом рассудке дает невероятную свободу творчества.