Дмитрий Жуков - Бранислав Нушич

Джокович не договаривает, что к Нушичу шли получать крупные карточные долги его зятя, что «папочку» эксплуатировала Любица и кое-какие старые приятели.

Добротный одноэтажный дом Аги и поныне стоит на улице Шекспира, неподалеку от чаши большого армейского стадиона, и жила в нем со своей семьей дочь драматурга Гита Предич-Нушич. Когда дом еще только начал строиться, Нушич привел к нему домочадцев. Проделавшие значительный путь от центра, они с удивлением смотрели на мужа, отца, тестя.

— Вот и я спрашиваю себя, что я делаю? — задумчиво сказал Ага. — Боюсь, к нам сюда, к черту на кулички, никто ходить не будет.

Ага ошибся. Здесь его не забывали ни друзья, ни репортеры, которые взяли за правило интервьюировать популярного писателя по любому поводу.

Крыша дома была покрашена в красный цвет, ставни — в зеленый, а все именьице, как с торжеством объявил журналистам Нушич, получило название «Агана», что по-турецки значит «Дом Аги».

Домовладелец-неофит радуется приобретению, как дитя, но это нисколько не изменило прежнего порядка вещей, вернее, их беспорядка, потому что Ага продолжает время от времени переставлять мебель, перевешивать картины, переворачивая, к ужасу Даринки, весь дом вверх дном.

Особенно гордится он своей «турецкой комнатой» с ее ларями, громадной медной жаровней, низкими резными столом и табуретами…

Одна из стен кабинета сплошь завешана оригиналами карикатур на Агу, подаренными художниками.

В новом доме непрерывная работа над все новыми и новыми комедиями, начавшаяся с «Госпожи министерши», продолжалась. Это был титанический труд, если учитывать возраст Аги и его начавшее пошаливать усталое сердце. При этом он считал себя обязанным помогать всем и каждому, быть застрельщиком самых различных начинаний в области культуры. Его заботами Белград получил первый постоянный павильон для художественных выставок, по его инициативе при Народном театре открыта актерская и балетная школа, принят закон об авторском праве.

Не забывает он и журналистики, часто выступая на страницах «Политики» и вечерней газеты «Правда», в которой в 1936 году появилась его статья «Почему пишу, для кого пишу».

«В те давние времена, когда я еще только начинал, среди главных причин, побуждавших меня к труду, было и тщеславие. Я радовался, когда видел свое имя под опубликованными работами; мне льстило, когда за моей спиной шептали: „Это тот самый, что написал то-то и то-то!“ Позже, когда я всем этим пресытился, труд стал для меня потребностью, без него я не представлял себе жизни. И сейчас я пишу, потому что чувствую потребность писать».

В молодости Ага любил работать ночью. Теперь же распорядок изменился. Ага вставал в шесть утра, пил кофе, садился за письменный стол и вставал из-за него в одиннадцать, чтобы приступить к церемонии бритья, в которой на правах подносчиков горячей воды, зрителей и слушателей принимал участие весь дом.

В двенадцать Ага обедал и тотчас, по заведенному обычаю, ложился спать. Встав часа в четыре, он работал до ужина. Теперь он из-за дальности расстояния не ходил в лавку Райковича, в которой прежде непременно отсиживал с восьми утра и до полудня.

В молодые годы Нушич был непривередлив, никаких особых удобств и покоя для работы ему не требовалось. Как только приходил в голову сюжет для фельетона или статьи, он тотчас садился в кафане ли, в кабинете или даже на кухне — был бы лишь стол — и начинал писать. Писал быстро, начисто, особенно для газет. Рукопись тут же сам относил наборщикам, присутствовал при наборе, объясняя неразборчивые места. Почерк у него был уж очень мелкий.

Но времена Бен-Акибы давно прошли, и Ага уже ничего не делает впопыхах.

Письменный стол его покрыт большим листом бумаги, испещренным заметками. «Наводить порядок» на столе не разрешается никому. Не дай бог, потеряется какая-нибудь из пустых сигаретных пачек с записанной внезапно пришедшей в голову мыслью. Он делал записи на пакетах из-под продуктов, на полях газет… Часто одной фразы достаточно, чтобы напомнить ему всю задуманную статью.

Пьесы он всегда писал иначе. Заготавливал специально небольшие тетрадки. На первой странице выписывал имена действующих лиц, а далее — краткий план действий и сцен. Набрасывал впрок диалоги, которые после разрабатывал подробнее. Исписав тетрадку, он брал стопу чистой бумаги и писал пьесу.

Имен обычно никогда не менял. Сохранились в его бумагах списки мужских и отдельно женских имен, и этими списками он часто пользовался. Начиная новую вещь, он нередко советовался с близкими, какими именами ему наделить действующих лиц. «Идите крестить», — звал их Ага. Советы он часто отвергал, говоря: «Эти уже было в „Протекции“, это — в „Подозрительной личности“». Последние годы ему приходилось трудно — столько имен он использовал в своих пятидесяти пьесах! Каждое имя к тому же должно было соответствовать характеру действующего лица.

Если работа не шла, Ага брал лежавшую на столе колоду карт и раскладывал пасьянс. Но раскладывал он его механически, продолжая обдумывать вещь. И как только в голову приходило то, что нужно, бросал карты и снова писал.

Начав действие, Ага старался уже не отрываться от письменного стола. «Чтобы не терять всей картины», — говорил он. Готовые действия читал сначала сам, а потом звал близких и изучал впечатление. Если оставался недоволен, тут же садился переписывать. И переписывал до тех пор, пока воздействие на слушателей не удовлетворяло его.

Только фельетоны свои и газетные статьи Нушич писал и, не читая, сдавал в набор. Каждую комедию он переписывал до четырех раз от руки. Писал на машинке или диктовал стенографистке только деловые письма.

Закончив комедию, Нушич приглашал друзей. «Чтецом Ага был изумительным, — вспоминал режиссер Кулунджич. — Во время чтения он поглядывал поверх очков, которые вечно спускались на кончик носа, на свою первую „публику“ и внимательно следил за всякой реакцией. Слушая, мы, естественно, держались за животы, но Ага всегда точно определял, как мы смеемся: неожиданно ли для него, от всего сердца, рефлексивно или машинально; как мы воспринимаем сатирическую фразу и как — шутку; злораден ли наш смех или он простодушен и участлив. Все нюансы реакции каждого из нас Ага как бы записывал и оценивал, чтобы затем учесть это при переработке комедии».

Критику на этих чтениях он не только признавал, требовал ее. Не любил слышать непрестанные похвалы, и про одного слушателя сказал:

— А этот мне совершенно не нравится…

— Почему, Ага?.. Такой вежливый, культурный человек… — удивилась Даринка.

— Ему все кажется хорошим, что бы я ни написал, — махнув рукой, сказал Нушич. — Не могу поверить в это!