Александр Мацкин - Орленев

книжного текста) не укладывается в границы театрального вре¬

мени, он пытался поделить ее и играть два вечера подряд. Но

подобный эксперимент мог позволить себе Художественный театр

с «Карамазовыми», а не гастрольная труппа, часто приезжавшая

в какой-нибудь богом забытый городишко на один вечер. Здесь,

в провинции, и в театральном деле грубо управлял закон «то¬

вар-деньги», и даже имущие зрители не хотели платить два раза

за один спектакль, пусть и поделенный на части. Тогда Орленев

пошел на хитрость и объявил в афишах, что один билет с не¬

большой наценкой действителен на оба вечера; это дало какой-то

коммерческий эффект, но ненадолго. Трудно было изменить от

века существующий взгляд, что театральный спектакль это нечто

замкнутое во времени и пространстве и дробить его на серии

нельзя’ Таким образом, чтобы сохранить «Бранда» в репертуаре,

надо было эту драму, задуманную как эпос, приспособить к ус¬

ловиям сцены.

Его первая редакция пьесы была довольно робкой, он убрал

длинноты, темные места (например, в роли Герд), поясняющие

и не движущие сюжет диалоги (начало пятого акта). Потери

были не очень заметные, но, остановись театр на этом варианте,

его спектакль кончался бы с первыми петухами. И Орленев стал

работать над второй редакцией, уже гораздо более жесткой. Те¬

перь он безжалостно прошелся по всему тексту, вымарывал це¬

лые куски в ролях старухи матери, фогта, Эйнара, Герд и дру¬

гих, не пощадил и самого Бранда. Когда эта болезненная опера¬

ция наконец закончилась и переписанный набело текст был роз¬

дан актерам, оказалось, что в новой редакции не пострадала

только одна линия пьесы, та, которая касалась трагедии Бранда —

отца и мужа; малый мир, уместившийся внутри большого мира

ибсеновской драмы.

Ход мыслей у Орлепева был такой: если судить Бранда с по¬

зиций нормальных человеческих чувств, то где же, если не здесь,

рядом с Агнес и Альфом, его ждет самое трудное испытание; и

каким цельным рисуется его образ в свете этих тягчайших ду¬

шевных утрат. Спустя много лет, в конце двадцатых годов, Орле-

нев, вспоминая, как он готовил роль Бранда, записал в черновых

тетрадках: «К Бранду. Сцена с Альфом. Я вкладывал в эту

сцену всю пламенную нежность. В работе я боялся потерять хоть

одно мгновение; от неудачи исканий испытывал болезненные

уколы в сердце»7. Пламенная нежность — слова эти не идут

в ряд, плохо связываются даже этимологически, но ведь именно

так играл Орленев своего не столько пророчествующего, сколько

страдающего Бранда.

И все-таки он не считал роль Бранда своей удачей. Чувство

удачи для Орленева в те зрелые годы — это всегда чувство покоя

в минуты творчества, даже если он обращается к миру хаоса и

бунта. Возможно, завтра у него появятся сомнения, даже навер¬

ное появятся, но сегодня, пока он на сцене, ничто не омрачает

его духа: муки рождения роли остались позади, теперь приходит

пушкинская ясность. Такой ясности не было, когда он играл

Бранда. «Это тяжелое ярмо,— говорил он Вронскому,— едва-едва

с ним справляешься!» От себя Вронский добавляет, что Орле¬

нев после Бранда «всегда был измучен» 8. Нельзя объяснить эту

измученность физической усталостью актера — разве роль Кара¬

мазова, которую он играл в импровизационной манере, без ма¬

лейшей натуги, была легче? Нет, трудность здесь психологиче¬

ская. Дни, когда он играл Раскольникова, тоже были неспокой¬

ные, ему нужно было сосредоточиться, отгородиться от всего

постороннего, чтобы неторопливо войти в атмосферу трагедии. Но

когда начинался спектакль (повторяю: в зрелую пору), с каким

бы исступлением он ни играл свою роль, она рождалась в сти¬

хийном порыве, с ощущением ничем не стесненной свободы.

А «Бранд» шел тяжело, с перебоями, иногда в замедленном темпе

(особенно это относится к началу пьесы). Откуда эта затруднен¬

ность?

Может быть, от некоторой вольности в обращении с Ибсеном?

Известно, например, что Орленев, заступившись за своего стра¬

дающего Бранда, не дал ему погибнуть под обрушившейся снеж-

пой лавиной, что явно шло вразрез с намерением автора. Павел

Николаевич придумал свой, оптимистический вариант и играл

его, хотя был в нем настолько не уверен, что не рискпул расска¬

зать Плеханову об этой поправке («он с большой учтивостью на¬

стаивал, а я с болезненной застенчивостью не решался себя

разоблачить»9). А возраст Бранда? У автора он человек моло¬

дой, а в гриме Орленева не было никакой определенности, и не¬

которые зрители находили в нем черты Ибсена уже в преклон¬

ные годы. Но дело не только в этих фантазиях.

В мемуарах Орленев часто ссылается на текущую критику;

обычно это упоминание какой-нибудь хлесткой фразы, анекдота,

вскользь высказанного одобрения. Единственное исключение из

этого правила — статья Ар. Мурова, выдержки из которой зани¬

мают несколько страниц в книге актера. По мнению Орленева,

этот одесский критик написал о нем лучше всех столичных.

Статья, действительно, умная, дельная, и, кажется, в ней впер¬

вые затронута тема духовной близости искусства Орленева с ис¬

кусством Комиссаржевской и Моисеи. Среди многих ролей Муров

упоминает и орленевского Бранда, утверждая, что это одно из

высших выражений той «священной войны», которую современ¬

ная личность ведет с «началами цивилизованного мещанства».

Он, Муров, ничего похожего на то, как Орленев «проводит на¬

горную проповедь», никогда «не видел на русской сцене. Это не¬

ожиданно сорвавшаяся с горных высот лавина, какой-то всепо¬

глощающий экстаз, заливающий всю сцену и весь зрительный

зал» 10. Так-то оно так, но, публикуя отрывки этой старой статьи,

редакторы книги (их было двое и оба они были опытные литера¬

торы) допустили одну ошибку и сделали одну несколько меняю¬

щую смысл купюру.

Ошибка — фактическая: статья Ар. Мурова была напечатана

в «Южной мысли», которую в мемуарах почему-то переимено¬

вали в «Южные известия». Купюра — принципиальная. Перед

только что приведенной цитатой опущена одна фраза: «Всего

Бранда он, конечно, не дает»,— пишет критик, после чего сле¬

дуют уже знакомые нам слова о «нагорной проповеди», которую

Бранд читал в экстазе. Правда, в 1912 году замечание Мурова,

предваряющее похвалу, Орленев воспринял спокойно, не так бо¬

лезненно, как это было бы несколько лет назад, когда его мучила

мысль о том, что он играет не всего Бранда, а какую-то часть

его, дробь, а не целое, говоря словами Ибсена. Ведь по идее