Александр Мацкин - Орленев

смешным, вопреки замыслу трагедии. И вот что произошло

дальше, по словам самого Орленева.

В подвальном, «крысином» номере захудалой харьковской го¬

стиницы после спектакля он в одиночестве пил водку. Неожи¬

данно к нему пришли Качалов и Тихомиров и стали его стыдить:

зачем он губит себя, ведь перед ним открыто будущее, и есть

проницательные люди, которые уже теперь это понимают. В ка¬

честве последнего доказательства Тихомиров извлек из кармана

харьковскую газету, где в рецензии о постановке трагедии

А. К. Толстого, мимоходом неодобрительно отозвавшись о Дал-

матове — Грозном, автор обстоятельно писал об игре Орленева,

о его тонком чтении, скорбном тоне, об исступленном крике ца¬

ревича Федора над трупом Грозного. В заключение критик (Сер¬

гей Потресов, впоследствии писавший под псевдонимом Сергей

Яблоновский) высказал уверенность: если когда-нибудь «свет

рампы увидит вторую часть трилогии Толстого, я предсказываю

этому актеру мировую известность». Прочитав рецензию, Орле-

нев взволнованно спросил у Качалова и Тихомирова, что это за

вторая часть, они объяснили, как могли, и, более того, на послед¬

ние деньги купили трилогию А. К. Толстого и подарили ему.

С этого времени роль Федора так захватила Орленева, что он

стал ею бредить на протяжении полутора лет, вплоть до октября

1898 года, до дня премьеры в суворинском театре.

По долгу биографа я пытался отыскать эту рецензию Потре-

сова-Яблоновского в старых комплектах «Южного края», где он

постоянно сотрудничал в девяностые годы, иногда подписывая

заметки инициалами С. П., и, к своему смущению, нашел совсем

не то, на что рассчитывал. В «Южном крае» в разделе «Театр

и музыка» была напечатана рецензия, озаглавленная «В. П. Дал¬

матов в роли Иоанна Грозного», в которой говорилось, что «испол¬

нением роли Грозного г. Далматов показал, что он не только круп¬

ный талант, но и в высшей степени добросовестный ювелир-худож¬

ник. .. Более верную в историческом смысле и более стильную

фигуру трудно себе представить» и т. д. А об Орленеве в этой

рецензии, подписанной инициалами С. П., сказано кратко: «Хо¬

роши были г-жа Кускова в роли царицы Марии и г. Орленев

в небольшой роли царевича Федора» 28. И того только.

Как же объяснить эту загадку? Ведь Орленев ссылался на

живого свидетеля — В. И. Качалова, называл автора рецензии,

приводил ее текст: зачем ему понадобился такой миф? Ведь роль

Федора действительно принесла ему мировую известность. Что

же произошло? Может быть, в Харькове были другие периодиче¬

ские издания, где могла быть опубликована упомянутая в мемуа¬

рах рецензия? А может быть, это было не в Харькове, а в другом

городе? А может, и автор был не Потресов-Яблоновский, а кто-то

другой? Ответить на эти вопросы я не берусь, хотя допускаю и

такую возможность *. Орленев верил в добрые и дурные предзна¬

менования, и ему очень хотелось, чтобы сама судьба посулила ему

счастливую роль царя Федора, и не важно, что в качестве посред¬

ника она выбрала мало известного тогда журналиста Потресова-

Яблоновского, важно, что кто-то в трудные дни его жизни раз¬

гадал его призвание и что оно осуществилось в свой срок. На не¬

достаток воображения Орленев и в те годы, когда писал воспоми¬

нания, пожаловаться не мог.

Последний перед «Царем Федором» сезон у Суворина на¬

чался для Орленева с неприятного разговора в дирекции. Когда

после лета он вернулся в Петербург и явился в театр, заведую¬

щий репертуарной частью, преуспевающий столичный адвокат

Холева, не скрывая удивления, сказал ему: «Как, разве вы не

в Киеве, у Соловцова?» В такой недвусмысленной форме ему дали

понять, что театр больше не нуждается в его услугах. Август был

на исходе, сезон в провинции давно уже открылся, где мог он

найти себе пристанище? Орленев взвился и запротестовал, и, так

как дирекция знала, что он пользуется расположением Суворина,

и боялась скандала и открытого конфликта, возник компромис¬

сный план: он останется еще на сезон в труппе, но вместо трехсот

рублей ему будут платить двести. В этот момент Холева, увидев

спокойную, чуть виноватую улыбку Орленева, понял, что вот-вот

разразится буря, и тут же накинул пятьдесят рублей. Положение

было безвыходное, идти на разрыв с театром Орленев не рискнул

и, смирившись, принял это предложение с одним условием —

чтобы в контракте для видимости остались прежние триста руб¬

лей, а пятьдесят пусть у него удерживают как бы в погашение

несуществующего долга. Разговор в дирекции не обещал ничего

хорошего, всю осень он старался бывать в театре как можно

реже, приходил на те немногие спектакли, в которых был занят,

и, отыграв их, незаметно исчезал, избегая встреч с актерами. Он

* Я обратился с запросом в харьковскую научную библиотеку имени

Короленко, и мне ответили, что в сообщениях о гастролях труппы Далма-

това, напечатанных в «Харьковских губернских ведомостях», пе встреча¬

ется имя Орленева. «Нельзя, одпако, утверждать, — замечает библиограф

II. Аносова, — что статья, о которой писал Орлепсв, по существовала. Воз¬

можно, что опа была напечатана в театральных журпалах. Но в пашей биб¬

лиотеке их нет». В каких же именно журналах?

часто болел, а иногда сказывался больным; чтобы лишний раз ему

не ходить в театр, даже жалованье для него получал Тихомиров.

Так продолжалось до середины ноября, когда в числе несколь¬

ких претендентов на роль молодого героя — неврастеника Сергея

Кузнецова в комедии «Ложь» оказался и Орленев. Пьеса была

путаная, фальшивая и с нестерпимой претензией доказывала, что

ложь в семейных отношениях ведет к плохим последствиям; фи¬

нальная ее реплика, под занавес, звучала так: «На болоте позора

и лжи не растут цветы счастья». Чего было в пьесе больше — при¬

торной выспренности или истерии? В драматургии тех лет коме¬

дия Зеланд-Дуббельт представляла довольно редкую картину

всевозможных расстройств сознания, вплоть до припадков пол¬

ного помрачения. После удачно проведенной репетиции Орленев

получил желанную роль и дал себе волю; по его собственным

словам, он провел заключительный акт «Лжи» в тонах «сплош¬

ной неврастении» уже клинического образца («исступленные

крики, судороги и в конце концов тихое помешательство»). Кри¬

тика это заметила и писала о новых сторонах его дарования. В ре¬

цензии «Нового времени» особо отмечалось, что четвертый акт

пьесы Зеланд-Дуббельт дал случай «комику труппы Литературно¬