Александр Мацкин - Орленев

сосредоточиться на одной этой роли. Жизнь шла своим чередом,

и надо было выступать в текущем репертуаре и даже одновре¬

менно с Федором готовить новые роли.

Первую новую роль он сыграл в комедии Ардова «Битые че¬

репки», премьера которой состоялась 22 сентября, на десятый

день четвертого суворинского сезона. «Я не знаю,— писал рецен¬

зент журнала «Театр и искусство»,— совершаю ли нескромность,

отмечая, что г. Ардов мужской псевдоним дамского таланта» —

и высмеял пьесу, автор которой «по дамскому обыкновению»

редко отличает «существенное от несущественного». По поводу

Орленева в рецензии была одна фраза, где говорилось, что роль

«купчика, которого капиталы соединяют с цивилизацией жур¬

нального дела», он провел «довольно типично» 3. Премьера «Би¬

тых черепков» состоялась в разгар репетиций «Царя Федора». Ре¬

петиции эти подходили к концу, когда он выступил еще в одной

новой роли — в пьесе Гольдони «Веер» (6 октября), и критик

«Нового времени» походя заметил, что участие Орленева «способ¬

ствовало успеху комедии». Он играл и старые роли — скрипача

в «Трильби», мальчика-сапожника в водевиле Мансфельда и дру¬

гие. И этот будничный, размеренно-налаженный порядок жизни

в театре придал особенно драматический характер репетициям

«Царя Федора». На фоне рутины и умиротворенности, установив¬

шейся в труппе, Орленев, не колеблясь, шел на заведомый риск,

зная, что его будущее поставлено на карту и зависит от судьбы

«Федора». Он жил как бы в двух измерениях, по такому счету:

купчик Гвоздиков из «Битых черепков» — это нечто из области

миражей и призраков, зато царь Федор перед Архангельским со¬

бором — доподлинная реальность.

Если обычно репетиции с участием Орленева проходили легко,

празднично, в атмосфере веселой непринужденности, то на этот

раз он замучил себя пробами и повторениями. В театре говорили,

что он ведет «скачку с препятствиями», имея в виду и ускорен¬

ный темп репетиций и загадки-преграды, с которыми он сталки¬

вался в тексте трагедии. Напряжение Орленева, дерзость его пла¬

нов, его счастливые предчувствия (иногда, правда, сменявшиеся

растерянностью и упадком духа) нервной волной постепенно за¬

хватили участников спектакля и от них всю труппу, несмотря на

ее разобщенность и вражду «звезд». Газеты узнали о необычных

репетициях, и в хронике появились сообщения о том, что «Царь

Федор» будет представлен с «должным для такого выдающегося

русского произведения тщанием». По Петербургу поползли слухи,

что в трактовке трагедии есть политическая подкладка, что это

хорошо обдуманный маскарад, где за событиями трехсотлетней

давности вырисовывается нынешний режим и его правители

(актер Б. А. Рославлев в неизданных «Театральных записках»

пишет, например, что в известной реплике «Я царь, или не царь?»

петербургская публика усмотрела прямой намек на отношения

Николая II с его матерью, вдовствующей императрицей Марией

Федоровной, властной женщиной, постоянно вмешивавшейся

в государственные дела сына4), что это критика русского само¬

державия, суворинская критика справа, но все-таки критика. Не¬

даром на генеральную репетицию «Царя Федора» помимо выс¬

ших светских и церковных властей явились и представители

двора во главе с великими князьями.

Много толков вызывала и московская постановка «Царя Фе¬

дора» в Художественно-Общедоступном театре (премьера кото¬

рого была назначена на два дня позже, чем в Петербурге) — кто

у кого что заимствовал, чьи шансы предпочтительней. О новом,

открывающем свой первый сезон театре Станиславского и Неми¬

ровича-Данченко, о его ансамбле, художественной дисциплине,

мизансценировке рассказывали чудеса, и это подогревало сопер¬

ничество двух столиц. За неделю до первого представления «Царя

Федора» в «Новом времени» появилась полемическая заметка, по

всем признакам принадлежавшая перу Суворина. Это был раздра¬

женный упрек в адрес московских газет, сообщивших, что пред¬

ставители труппы Литературно-артистического кружка, побывав¬

шие па репетициях «Царя Федора» в Художественно-Общедо¬

ступном театре, «пришли в такое умиление», что отложили свою

постановку и будут ее переделывать по московскому образцу.

Автор спешит опровергнуть ничем не обоснованные слухи: «Га¬

зеты, хотя и говорят об этом весьма убежденно, но тем не менее

заблуждаются... Постановки обоих театров резко отличаются

друг от друга, начиная с понимания центральной фигуры траге¬

дии и кончая мелочными подробностями»,—пишет «Новое

время». И более того, «дирекция Литературного кружка, вполне

сочувствуя московскому предприятию, интересуясь его серьезной

режиссерской работой, решительно не согласна с теми приемами,

с какими подошли москвичи к постановке трагедии Толстого.

Впрочем, во всем этом нетрудно будет убедиться при исполнении

«Федора» в Москве и Петербурге» 5.

В этой атмосфере ожиданий, намеков, слухов, нервного ажио¬

тажа, борьбы самолюбий, скрытой и явной полемики в понедель¬

ник 12 октября 1898 года в суворинском театре состоялась премь¬

ера «Царя Федора» с участием Орленева.

С той минуты, как открылся занавес и князь Андрей Шуй¬

ский обратился к боярам (в тексте пьесы — к духовным лицам)

с планом антигодуновского заговора, зал насторожился. Пока что

это был эффект чисто внешний.

Существуют разные мнения по поводу изобразительной сто¬

роны спектакля «Царь Федор» в суворинском театре. Газеты

дружно признали ее образцовой, в разных версиях повторяя, что

картины русской истории впервые на петербургской сцене приоб¬

рели такой очеловеченный и обжитой вид. Критик «Новостей и

Биржевой газеты» с несколько эксцентричным для тех лет псев¬

донимом Импрессионист уверял читателей, что со времен гастро¬

лей Мейнингенской труппы он не видел более тщательной и вер¬

ной духу истории постановки6. На основе этих триумфальных от¬

зывов одиннадцать лет спустя в ретроспективном обзоре журнал

Театра Литературно-художественного общества в Петербурге7,

описывая блеск декораций и костюмов в «Царе Федоре», с при¬

знанием отметил вкус и такт художника И. Суворова — знатока

русской старины. По словам летописца театра, все декорации

в трагедии были «интересны и эффектны», а художественное

изображение Золотой палаты он называет «прямо бесподобным».

Однако последующие оценки были далеко не такие единодушные.

Прошло еще двадцать лет, и П. П. Гнедич — писатель, историк