Александр Мацкин - Орленев

рое быстро переносит зарождающиеся ощущения мысли из без¬

деятельных сфер внутреннего созерцания в область страстных

движений и поступков»25. Все здесь совпало! И орленевский

Митя ничего не хранил для себя, он весь нараспашку, его раздра¬

женная мысль при всяком внешнем толчке немедленно превра¬

щалась в действие, не сообразуясь с последствиями. Зато он не

хитрил и не двоедушничал. Он был весь во власти своей необуз¬

данной природы и не знал передышки в той исступленности, ко¬

торая буквально сжигала его. Преклоняясь перед Алешей, на¬

зывая его «ангелом на земле», он, однако, ставил ему в упрек, что

при всем своем совершенстве этот «ранний человеколюбец» нс

«додумался до восторга». А Митя у Орленева без «восторга» не

мог и часа прожить.

Демократизм был в самой природе искусства актера, и он

с гордостью говорил, что в России нет такого медвежьего угла,

где не побывала его труппа. Но, играя для многих и в этом найдя

свое призвание, он часто обращался и к кому-то особо. Для само¬

утверждения и самопроверки ему нужны были зрители — иску¬

шенные театралы, чувству и вкусу которых он мог довериться.

В начале века это были Суворин и тот же забулдыга Любский,

провинциальный аптрепренер Шильдкрст и известный в Петер¬

бурге психиатр Томашевский, писатель Дорошевич и актер Тихо¬

миров, какой-то старый суфлер из Александрийского театра и,

конечно, Чехов. К числу таких надежных судей-зрителей отно¬

сился и Аким Волынский, хотя богофильские увлечения петер¬

бургского литератора ничуть не задели Орленева. Он ценил об¬

ширные знания и вкус Волынского и его чувство поэзии театра;

книга «Царство Карамазовых» представляла для него большой

интерес в силу самого ее жанра; автор определил этот жанр так:

«опыт объяснений» романа, составленный из портретов-характе¬

ристик действующих в нем лиц, некий свод данных о его событиях

и героях.

Ничего неожиданного в этом «опыте объяснений» для Орле¬

нева не было, польза от чтения была чисто практическая. В пер¬

вых газетных откликах в провинции, а потом зимой 1901 года

в Петербурге и летом в Москве Орленева часто упрекали в при¬

страстии к психопатологии, в том, что в изображении болезнен¬

ных страстей героя он пошел еще дальше Достоевского. «Новости

дня» так и писали: «Из здорового атлета Мити Карамазова с здо¬

ровой русской душой Орленев создал психопатического субъекта».

Еще более решительно высказались «Русские ведомости», поругав

актера за самоуправно-тенденциозную игру, построенную на кли¬

нических симптомах. Орленев отвергал эти упреки, ссылаясь на

то, что атлетизм Мити не может скрыть его душевной надлом¬

ленности; напротив, внушительность осанки только подчеркивает

его недуги. В книге Волынского он нашел на этот счет своего

рода теорию, которую можно назвать генетической. Автор «Цар¬

ства Карамазовых» писал, что Митя наследовал от матери, «грубо

красивой, здоровой женщины», мускулистость, физическую силу

и приятность в лице, а от отца, рано одряхлевшего, «пресыщен¬

ного и все еще не насыщенного» человека, взял средний рост и

некоторую болезненность, на что прямо указывает Достоевский:

«лицо его было худощаво, щеки ввалились, цвет же их отливал

какой-то нездоровой желтизной». Орленев хорошо запомнил эти

рассуждения Волынского и несколько лет спустя охотно повто¬

рял их (с вариантами) в своих американских интервью.

Заинтересовали Орленева и замечания Волынского относи¬

тельно выправки и костюма Мити. Ничего нового Волынский и

в этом случае не сказал, да и не мог сказать, но так сгруппиро¬

вал ремарки Достоевского, что догадки Орленева приобрели ха¬

рактер абсолютной достоверности. «Он соблюдает полную коррект¬

ность в костюме не из тщеславия или фатовства, а из природной

любви к изяществу». Это слово «изящество» и вдохновило Орле¬

нева: он именно так пытался играть Митю и все-таки сомне¬

вался — очень уж раздерганный этот человек, а изящество тре¬

бует порядка даже в условиях хаоса. Но поставьте Митю рядом

с Федором Павловичем — развивает свою мысль Волынский —

и вы убедитесь, что по сравнению с «разбрызганным скомороше¬

ством» отца его старший сын — человек целеустремленный, более

того, «страшно сконцентрированный». А можно и не сравнивать

и просто перечитать те строки романа, где говорится о походке

Мити, о ритме его движений, захватывающем своей легкостью и

удивительной при его приземистости плавностью; к военной вы¬

правке здесь примешивается невесть откуда взявшийся артис¬

тизм. Да, при всей дикости и необузданности — это натура не

только нравственная, но и художественная,— пришел к оконча¬

тельному выводу Орленев.

Вот почему его не порадовала похвала провинциального ре¬

цензента во время летних гастролей 1901 года, увидевшего в сы¬

гранном им Карамазове «затейливую мозаику», вобравшую в себя

черты Ноздрева и Манилова в образе «типичного армейского офи¬

цера». А он более всего остерегался в этой роли ноздревского

бурбонства и цинизма, настаивая на том, что Митя, наделавший

«бездну подлостей», тем-то и мучается всю жизнь, что «жаждет

благородства». При чем же здесь Манилов? И где здесь почва

для ноздревщины? Может быть, только в усах Мити была нозд-

ревская игривость. Но ведь Орленев держался быта и его реаль¬

ностей и знал, что в карамазовское время такие ухоженные, кон¬

чиками кверху, замысловато-франтоватые усы были в моде среди

военных. И этот характерный штришок в гриме не нарушал

общего впечатления от трагической игры Орленева.

Вот как описал его Митю Карамазова через день после петер¬

бургской премьеры критик «Нового времени» Юрий Беляев:

«Нервное подвижное лицо, слегка тронутое гримом, выражало

усталость, разочарованность и только изредка сменялось выра¬

жением какой-то бесшабашной удали. Голос несколько сиплова¬

тый, с кое-где выскакивающими истерическими нотами, дополнял

картину душевного разлада, который шел внутри Мити» 26.

Итак, это была натура по-своему самоуглубленная, измучен¬

ная сомнениями, раздираемая страстями, взвинченная («брыкли¬

вая»— сказано у Достоевского), а иногда и кривляющаяся, без

чего не было бы карамазовщины в полноте ее спектра. Об этих

«кривляниях» мы можем прочесть и в книжечке Кугеля, он счи¬

тал роль Мити лучшей в репертуаре Орленева и, несмотря на

буйства и эксцессы, самой симпатичной: приезжает он «в Мок¬

рое, гуляет, бражничает, коли хотите, рисуется, лоб за Грушеньку