Джон Гришэм - Золотой дождь

Полчаса спустя мы все уже в тюрьме. Я знаю, что под мышкой у Мясника пистолет, и подозреваю, что Рик, его приятель, тоже вооружен. Мы готовы ко всему.

Я выписываю Рику чек на пятьсот долларов — сумму невозвращаемого залога — и расписываюсь на всех документах. Если обвинения против Келли не снимут, либо она не явится в назначенное судьей время, то перед Риком встанет выбор: выплатить за Келли девять с половиной тысяч баксов из собственного кармана или собственноручно разыскать её и силой вернуть в тюрьму. Я заверяю его, что дело против Келли будет прекращено.

Формальности тянутся бесконечно, но наконец мы видим, как Келли идет к нам по коридору. Она уже без наручников, на лице счастливая улыбка. Мы быстро проводим её к моей машине. Я попросил Мясника с Деком, на всякий случай, несколько минут ехать следом за нами.

Я рассказываю Келли про угрожающие звонки. Мы думаем, что это его родственники и головорезы со службы. По пути к приюту мы почти не разговариваем. Обсуждать вчерашние события ни мне, ни ей не улыбается.

Во вторник, в пять часов вечера, юристы «Прекрасного дара жизни» обращаются в федеральный суд Кливленда с прошением о признании компании банкротом в соответствии с законом о банкротстве. Пока я отвожу Келли в убежище, Питер Корса звонит в нашу контору и извещает о случившемся Дека. Пять минут спустя, когда я возвращаюсь, Дек сидит ни жив, ни мертв. В лице ни кровинки.

Долгое время мы сидим, уничтоженные, не в силах вымолвить ни слова. Нас окружает могильная тишина. Мы не слышим ни голосов, ни телефонных звонков, ни гула автомобилей на улице. Мы до сих пор откладывали разговор о том, какую долю от с неба свалившихся миллионов получит Дек, поэтому он не в состоянии точно оценить размеров своей потери. Одно мы знаем наверняка: из миллионеров, хотя и только на бумаге, мы мгновенно превратились в нищих. Честолюбивые мечты вмиг рассыпались в прах, словно карточный домик.

Проблеск надежды, правда, пока ещё сохраняется. Не далее как на прошлой неделе финансовые документы «Прекрасного дара жизни» выглядели достаточно солидно, чтобы убедить присяжных, что пятьдесят миллионов долларов для компании — плевые деньги. По оценке М. Уилфреда Кили, наличность компании составляла никак не менее сотни миллионов. Была же хоть толика правды в его утверждениях! И тут мне приходят на ум предостережения, которыми делился со мной Макс Левберг. Не верь финансовым выкладкам страховых компаний — у них свои правила игры.

Неужто в их необъятных закромах не отыщется лишний миллиончик для нас?

Быть такого не может. Дек тоже отказывается в это верить.

Корса оставил номер своего домашнего телефона, и наконец, собравшись с силами, я звоню ему. Корса извиняется за скверные новости и говорит, что весь юридический и финансовый мир Огайо просто бурлит. Всех подробностей он пока не знает, но, похоже, «Пинн-Конн Груп» здорово погорела на махинациях с иностранными валютами, после чего начала изымать колоссальные средства из резервных фондов своих компаний, включая и «Прекрасный дар жизни». Однако дела шли все хуже и хуже, и владельцы «Пинн-Конн Груп», уже не помышляя о возврате денег, попросту перекачивали их в Европу. Основная часть акций «Пинн-Конн Груп» принадлежит каким-то сомнительным ловкачам из Сингапура. Да, похоже, все просто сговорились против меня.

Корса перезвонит мне утром.

Я излагаю услышанное Деку, и нам ясно: наша песенка спета. Эти международные жулики слишком предусмотрительны и расчетливы — до них не добраться. Тысячи людей, которые доверили страховой компании деньги и связывали с ней свои надежды, остались с носом. Их, попросту говоря, кинули. Как и нас с Деком. А также Дот и Бадди. И уж тем более Донни Рея. Кинули и Драммонда, который должен выставить «Прекрасному дару жизни» колоссальный счет за услуги по блистательной защите. Я делюсь этой мыслью с Деком, но нам обоим не до смеха.

Удар обрушится и на служащих «Прекрасного дара жизни». Простых людей наподобие Джеки Леманчик.

Легче перенести беду, когда есть, с кем поделиться, но мне почему-то кажется, что мои потери куда больше, чем у других. И меня вовсе не утешает, что пострадают и многие другие.

Я вновь вспоминаю Донни Рея. Я словно наяву вижу, как он сидит под дубом и мужественно отвечает на вопросы. Он головой заплатил за мошенничество и подлость «Прекрасного дара жизни».

Почти полгода я потратил на ведение этого дела, и теперь все пошло коту под хвост. Прибыль, которую в течение этого времени получала наша фирма, в среднем не превышала тысячи долларов в месяц, и жили мы одной лишь надеждой на исход дела Блейков. Доходов от дел, которые лежат сейчас в нашей конторе, не хватит и на два месяца, а давить на клиентов и вымогать у них деньги я не собираюсь. Дек занимается одной приличной аварией, но вознаграждение будет выплачено лишь после того, как пострадавшего выпишут из больницы, а этого можно ещё полгода ждать. В лучшем случае, наша доля составит двадцать тысяч.

Звонит телефон. Дек снимает трубку, слушает, и поспешно кладет её.

— Тот же самый тип говорит, что теперь уже тебя самого прикончит.

— Это не худшая новость за сегодняшний день.

— Сейчас я не возражал бы, чтобы и меня пристрелили, — говорит Дек.

При виде Келли настроение мое улучшается. Мы снова сидим вдвоем в её клетушке и уплетаем какую-то китайскую стряпню. Дверь заперта, а рядом со мной на стуле под курткой лежит пистолет.

Нас обуревают столь противоречивые чувства, что беседа не клеится. Я рассказываю про катастрофу с «Прекрасным даром жизни», но Келли беспокоит только мой огорченный вид. Потеря денег ничего для неё не значит.

Иногда мы хохочем, а порой едва не плачем. Келли тревожит завтрашний день, она до паники боится полиции. Боится правды, которая может выплыть наружу. Ее страшат угрозы клана Райкеров. По её словам, эти люди берут в руки ружье с пятилетнего возраста. Оружие — их образ жизни. Келли безумно боится, что её заточат в тюрьму, хотя я клянусь, что не допущу этого. Если понадобится, я не побоюсь признаться, что сам убил Клиффа.

Стоит мне только упомянуть вчерашнее, как Келли разражается слезами. Мы потом долго молчим.

Я отпираю дверь, на цыпочках крадусь по лабиринту темных коридоров и наконец нахожу Бетти Норвилл, которая, сидя в полном одиночестве в гостиной, смотрит телевизор. Вчерашнее происшествие известно ей до мельчайших подробностей. Я объясняю, что Келли сейчас слишком слаба и ранима, и её нельзя оставлять одну. Я хочу остаться с ней, готов, если понадобится, на полу спать. Правила в приюте строгие, мужчинам оставаться на ночь нельзя, однако для меня Бетти делает исключение.