Джон Kаppe - В одном немецком городке

– Вы верующий, христианин, Гонт, и лучше меня знаете о кознях дьявола. Мелкие проступки влекут за собой крупные. Сегодня вы украдете яблоко, завтра угоните грузовик. Вы-то знаете, как это бывает, Гонт. Что еще он рассказывал о себе? Может, были еще какие-нибудь воспоминания детства?

Он нашел нож для разрезания бумаги – тонкий серебряный нож с широкой плоской ручкой и при свете настольной лампы принялся разглядывать выгравированную надпись.

– «Л. Г. от Маргарет». Что это за Маргарет, хотелось бы мне знать?

– В первый раз про нее слышу.

– Он был когда-то помолвлен. Вы об этом знали?

– Нет, не знал.

– Мисс Айкман, Маргарет Айкман. Вам это что-нибудь говорит?

– Нет.

– А про свою службу в армии он что-нибудь рас сказывал?

– Он очень любил армию. Говорил, что в Берлине частенько ходил смотреть, как кавалеристы берут препятствия. Очень это любил.

– Он ведь служил в пехоте, так?

– По правде говоря, не знаю.

Тернер положил нож рядом с синей книжкой-календарем, еще что-то отметил в своем блокноте и взял со стола небольшую жестянку с голландскими сигарами.

– Курил?

– Любил выкурить сигару, это верно. Ничего, кроме сигар, не признавал. И при этом, заметьте, всегда носил с собой сигареты. Но я-то видел: сам курил только сигары. Кое-кто жаловался, я слыхал. Насчет сигар. Им не нравилось. Но Лео тоже с места не сдвинешь, если уж он чего захочет.

– Давно вы в посольстве, Гонт?

– Пять лет.

– Он с кем-то подрался в КЈльне. Это уже на вашей памяти?

Гонт заколебался.

– Удивительно, скажу я вам, как тут умеют прятать концы в воду. Есть такие слова: «Должен знать». У вас тут их понимают по-особому. Знают все, кроме тех, кто должен знать. Так что же все-таки тогда произошло?

– Не знаю. Говорят, ему поделом досталось. Я слыхал от моего предшественника. Однажды принесли Лео в та ком виде, что родная мать не узнала бы. Так ему и надо, сказали. Вот что рассказывали моему предшественнику. Учтите, Лео мог и на рожон полезть – что верно, то верно.

– Кто? Кто сказал это вашему предшественнику?

– Не знаю, не спрашивал. Не хотел совать нос в чужие дела.

– Он часто дрался?

– Нет.

– Может, там была замешана женщина? Скажем, Маргарет Айкман?

– Не знаю.

– Тогда почему вы говорите, что он мог полезть на рожон?

– Не знаю,– ответил Гонт, снова колеблясь между подозрительностью и врожденной тягой к общению.– Вот вы, например, почему лезете на рожон? – пробормотал он, переходя в нападение, но Тернер игнорировал это.

– Правильно. Никогда не суй нос в чужие дела. Ни когда не доноси на ближнего. Это неугодно богу. Я преклоняюсь перед людьми, которые не отступают от своих принципов.

– Мне все равно, что он сделал,– продолжал Гонт, постепенно обретая мужество.– Он – неплохой человек. Немного резковат, пожалуй, но так оно и должно быть – он ведь не англичанин, а с континента. И все же не настолько он плох.– Гонт указал рукой на стол и выдвинутые ящики.

– Так можно сказать о каждом. Понятно? Нет людей, которые были бы настолько плохи… Так чему же он выучился, когда был малышом? Скажите мне. Чему он научился, сидя на дядюшкиных коленях?

– Он говорит по-итальянски,– вдруг сказал Гонт, будто кинул козырную карту, которую все время придерживал.

– Правда?

– Да, научился в Англии. В сельской школе. Другие ребята с ним не разговаривали, потому что он немец, тогда он стал уезжать на велосипеде к военнопленным-итальянцам и разговаривать с ними. И с тех пор знает итальянский – выучил его навсегда. У него отличная память, скажу я вам. Он наверняка помнит каждое слово, которое хоть раз услышал.

– Здорово!

– Он мог стать настоящим ученым, имей он ваши возможности.

Тернер озадаченно посмотрел на него.

– Кто сказал вам, черт подери, что у меня были какие– то возможности?

Он выдвинул еще один ящик. Там лежал всевозможный хлам, какой неизбежно накапливается у каждого, в любом столе любого учреждения: машинка для сшивания бумаг, карандаши, клейкие ленты, иностранные монетки, использованные железнодорожные билеты.

– Как часто собирался хор, Гонт? Раз в неделю, кажется? Сначала миленькая такая репетиция, потом молитва, а после нее вы вместе забегали в придорожный бар вы пить стаканчик пива, и он вам рассказывал о себе. Потом, наверно, устраивались поездки за город. Для спевок. Мы все это любим, верно? Что-нибудь такое коллективное и в то же время духовное – спевки, всякие там комиссии, хоры. И Лео в этом участвовал, верно? Знал всех и каждого, всем сочувствовал в их маленьких огорчениях, подбадривал, держал за ручку. Словом, как говорится, настоящая душа общества.

Все время, пока длилась беседа, Тернер записывал в свою книжку перечень найденных вещей: швейные принадлежности, пачка иголок, пилюли разного вида и сорта. Точно зачарованный, Гонт незаметно для себя подошел ближе. – Не только. Я живу на верхнем этаже – там есть квартира. Она была для Макмаллена, но он не мог туда въехать с такой кучей детей. Представляете, что было бы, если б они носились там наверху сломя голову. Спевки хора происходили в зале заседаний, по пятницам. Это по другую сторону холла, рядом с кассой. После спевки он обычно поднимался к нам на чашку чая. Я-то ведь частенько забегал сюда попить чайку. Ну, и мы, конечно, были рады отблагодарить его за все, что он для нас делал: вещи разные доставал и всякое такое. Он любил посидеть с нами за чаем,– добавил Гонт просто.– Любил камин. Мне всегда казалось, что ему нравится семейный уют, поскольку он сам несемейный.

– Он это вам говорил? Говорил, что у него нет семьи?

– Нет, не говорил.

– Откуда же вы знаете?

– Это и так ясно, тут и говорить незачем. Вот и образования он тоже не получил – можно сказать, сам выбился в люди.

Тернер нашел бутылочку с длинными желтыми пилюлями и, вытряхнув несколько штук на ладонь, осторожно понюхал их.

– И все это продолжалось много лет? Верно? Эти домашние беседы после репетиций?

– Нет, что вы. Он совсем не замечал меня еще несколько месяцев назад, и я вовсе не хотел навязываться – ведь он же дипломат. Только недавно он стал интересоваться мной. И этими иностранцами.

– Какими иностранцами?

Это Автомобильный клуб такой – для иностранцев.

– Поточнее – когда это было? Когда он заинтересовался вами?

– В январе,– сказал Гонт, теперь и сам озадаченный.– Да, я бы сказал, с января. Он как-то переменился с января.

– С января этого года?

– Да, да, именно,– ответил Гонт таким тоном, будто это впервые дошло до его сознания.– Точнее, когда он начал работать у Артура, Артур очень повлиял на Лео. Он стал как-то задумчивее, что ли. Изменился к лучшему. Знаете, и моя жена тоже так считает.

– Ясно. В чем еще он изменился?