Дик Френсис - Дорога скорби

– Тогда как вас зовут? Ваш адрес?

– Бетти Брэккен, Мейнор-хаус, Комб-Бассет, – она спотыкалась на каждом слове, как будто не могла упомнить.

– Пожалуйста, – попросил я, – попросите ветеринара не отвозить ни жеребца, ни ногу на живодерню, пока я не приеду.

– Я постараюсь, – отрывисто сказала она. – Бога ради, скажите мне почему? Почему наш жеребец?

– Я приеду через час.

Что, если он не сможет удержаться... Пусть это будет не Эллис, подумал я. Пусть это окажется делом рук какого-нибудь несчастного психа, движимого собственным больным подсознанием. Эллис был бы способен контролировать такие порочные побуждения, даже если бы они у него были. Пусть это будет не Эллис.

Кто бы это ни был, его надо остановить, и я остановлю его, если смогу.

Я побрился в машине, держа бритву на батарейках в руке, действующей от батареек, и преодолел восемьдесят миль по относительно пустынному шоссе М4 с такой скоростью, что стрелка спидометра дрожала там, куда я редко ее загонял. Антирадар молчал. Ну и хорошо.

Было прекрасное июньское утро, ясное и свежее. Я въехал в ворота Мейнор-хауса, поставил машину и ровно в шесть тридцать вошел в дом, за открытой дверью которого были суета, громкие голоса и всеобщий зубовный скрежет.

Женщина, которая звонила, бросилась ко мне, едва увидела. Она была вне себя от волнения.

– Сил Холли? Благодарение Богу. Хоть один разумный человек в этой компании.

Компания состояла из двух полицейских в форме и толпы людей, которые впоследствии оказались родственниками, соседями и просто любопытными, а также полудюжины собак.

– Где жеребец? – спросил я. – И где его нога?

– В поле. Там ветеринар. Я сказала ему, чего вы хотите, но это упрямый шотландец. Бог знает, будет ли он ждать, сварливый старый черт. Он...

– Покажите мне, где это. – Я резко прервал ее излияния.

Она заморгала.

– Что? Ах да. Идите сюда.

Она быстро провела меня через дом какими-то дальними коридорами, напомнившими мне Эйнсфорд, да и любой старый дом, который был построен в расчете на слуг. Мы прошли через комнату с оружием, комнату с цветами, с пылью и наконец вышли через заднюю дверь во двор, заставленный мусорными ящиками.

Оттуда через зеленые деревянные ворота она повела меня садом вниз по дорожке к стальным решетчатым воротам.

Я начал уже думать, что мы заблудились, когда неожиданно впереди оказалась дорожка, заставленная машинами, и примерно десяток человек возле загона. Моя провожатая была высокой худой женщиной лет примерно пятидесяти, она была одета в старые плисовые брюки и оливковый шерстяной свитер. Ее неприбранные седеющие волосы свисали на высокий лоб. Она не заботилась о том, как выглядит, и у меня сложилось впечатление, что она относится к тем женщинам, для которых внешний вид вообще мало значит.

Она замедлила шаг. Люди, опиравшиеся на ограду вагона, выпрямились.

– Доброе утро, миссис Брэккен.

Она машинально кивнула и провела меня в ворота, которые один из них распахнул перед нами. За воротами, примерно в тридцати шагах, стояли еще трое мужчин, мужеподобная женщина и трехногий жеребец. Все, за исключением жеребца, жестами и позами выражали нетерпение.

Один из мужчин, высокий, седой, в очках в черной вправе, сделал пару шагов нам навстречу.

– Миссис Брэккен, я сделал то, что вы хотели, но уже поздно помогать вашему бедному малышу. А вы, должно быть, Сид Холли, – сказал он, глядя сверху вниз, как с горы. – Вы здесь мало что можете сделать.

Он коротко пожал мне руку, как будто не одобрял этого обычая.

Он говорил с сильным шотландским акцентом, а манеры у него были как у человека, привыкшего командовать. Другой человек, стоявший позади него, совершенно незаметный, оставался молчаливым наблюдателем. Я подошел к жеребцу. Он посмотрел на меня спокойными ясными глазами, без тени испуга. Я провел рукой по его носу, тихо уговаривая его. Он мотнул головой вниз и снова вверх, как будто поздоровался. Я позволил ему обнюхать мою руку. Потом погладил его по шее. Шкура была сухой – ни боли, ни страха, ни смятения.

– Он под наркозом? – спросил я.

– Мне нужно взять кровь на анализ, – сказал шотландец.

– Который вы, конечно, сделаете?

– Конечно.

По лицам другого мужчины и женщины можно было сказать, что они и не заходили в мыслях так далеко.

Я обошел жеребца и присел, чтобы поближе посмотреть на его бабку. Я провел рукой по его ноге сверху вниз, ощущая расслабленные мышцы там, где должны быть тугие сухожилия и связки. Очень трогательно, но обрубок был аккуратный и не кровоточил. Я согнул жеребцу колено и осмотрел место разреза.

Он был сделан чисто, не было видно осколков костей, как будто это сделал шеф-повар, привыкший пользоваться специальным ножом. Жеребец дернул коленом, освобождаясь от моей хватки. Я встал.

– Ну? – с вызовом спросил шотландец.

– Где его нога?

– Вон там, за поилкой. – Он сделал паузу и, когда я уже поворачивался, вдруг добавил:

– Ее нашли не там. Это я ее туда положил. А нашли ее первыми бродяги.

– Бродяги?

– Да.

Миссис Брэккен, присоединившаяся к нам, пояснила:

– Каждый год в июне в одну из суббот все местные туристские клубы выходят гулять по дорогам в этой части графства, чтобы по закону сохранить сюда открытый доступ.

– Если бы они оставались на дорожках и тропках, – проворчал шотландец, – так и были бы в своем праве.

Миссис Брэккен согласилась.

– Они приводят с собой своих детей и собак, устраивают пикники и вообще ведут себя так, как будто это место им принадлежит.

– Но... когда они нашли ногу вашего жеребца?

– Они снялись вскоре после восхода, – угрюмо сказала миссис Брэккен. – В середине июня это примерно я полпятого утра. Они собрались до пяти, когда еще было холодно, и сначала пошли через мои владения, а в дверь они забарабанили в пять пятнадцать. Трое детей были в истерике, а мужчина с бородой и длинными волосами кричал, что обвиняет элиту. При чем здесь элита? Один из этих туристов позвонил газетчикам и каким-то ненормальным защитникам прав животных, и приехала полная машина этих активистов с плакатом "Запретить скачки". – Она закатила глаза. – Я в отчаянии. Потерять чудесного жеребца само по себе тяжело. Но они превратили это в цирк.

Я пошел к поилке посмотреть на ногу, которая лежала позади нее. Вокруг были рассыпаны кусочки конского корма. Я нагнулся и без особенных эмоций поднял ногу.

Я не видел других отсеченных ног. По правде сказать, я думал, что реакция людей была преувеличена. Но сам этот обрубок, с выступающей оконечностью кости, хрящами и отверстиями кровеносных сосудов, это уничтоженное чудо анатомического изящества, помог мне понять ярость и горе всех владельцев. Копыто было подковано – небольшой легкой подковкой для молодых лошадей, которая защищает их передние ноги на пастбище. Десять маленьких гвоздиков удерживали ее на копыте. Эта подкова как бы говорила: цивилизация заботится о копытах жеребят, варварство губит их.