М Улицкая - В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве. [калибрятина]

Вот как тут — наши дела? Вот задача, которая все больше тревожила нас. Люди, говорящие по-русски, не забыли о нас?! Вот — в мини-Израиле: «Неужели Аксенов?» В дюти-фри в Израиле: «Скажите, вы… Битов? Я выросла на ваших книжках, мечтала вас увидеть. И наконец, увидела вас — тут!»

На встрече с нами в книжном магазине-клубе в Иерусалиме народу было битком, много знакомых, а порой — просто родных, родственных лиц. Складывалось ощущение, что все наши читатели уехали в Израиль. Такой близкой, чуткой аудитории, чтобы «дышала с нами в такт», реагировала на каждый изгиб чувства и мысли… у нас такой аудитории я не видел давно. Вот оно, писательское счастье. Выступил Аксенов, потом я прочитал несколько баек из последней моей книги «Запомните нас такими» — о весьма своеобразной жизни нашей литературы. Понимание было абсолютным. Затем, в неофициальной части: «А помнишь, как у Юрки Гольштейна в Москве? А помнишь?..»

…Нет, русская литература не пропала в Израиле — наоборот, ее ностальгически холят и лелеют! Расставались счастливые, крепко обнимаясь. Новые израильтяне дарили нам свои книги и журналы на русском — оказывается, выпускать их тут вполне возможно… Странно, вообще, если вдуматься. С огромным трудом, напряжением построено государство Израиль, все население выучило старый, трудный иврит — тем самым совершив национальный подвиг, формирующий нацию.

Зачем им какой-то посторонний язык, подрывающий единство? Говорят, что власти так вначале и рассуждали. С большим трудом разрешили театр на русском языке… теперь это один из самых преуспевающих и посещаемых театров! Значит, в нашей закваске, «заквасившейся» на инженерских и диссидентских кухнях, есть что-то замечательное, необходимое новому государству? Видимо, дерзость мысли, отвага, полет фантазии. «Наши» и в кнессете, и в правительстве. Видимо, и образование, и стойкий характер, отличающий тех, кто выжил в России, весьма примечательны и оценены здесь, так же как и уникальный заряд, который несет замечательная русская литература. Зачем выбрасывать хорошую вещь? Это не по-еврейски. Пусть будет, если это полезно. Вот такие у меня ощущения остались…

И — мой оптимизм — как обычно, весьма поверхностный — развеял суровый Марк Зайчик: «К сожалению, Валера, русский язык — лишь тонкая пленка на темном океане израильской жизни… Не думаю, что это останется».

И опять — волнение: могу ли я, экскурсант, что-то рассказывать об израильской жизни? Вот и роль русского языка тут понял неверно…

Последний день

Последний день в Израиле был солнечным, легким и приятным. Деловые москвичи уже улетели, программа кончилась. Я вышел из гостиницы в Тель-Авиве… и вдруг, еще не улетев, почувствовал ностальгию по Израилю. Особенно когда вспомнил, какое сегодня число — тридцатое декабря, предпоследний день года! Представил — правда, сейчас с трудом,— какая слякоть и тьма меня ждут в Петербурге. Да, мне будет не хватать теплого солнца на синем небе, лазурного ласкового моря… Особенно — в декабре! Золотой пляж уходил к морю прямо от гостиницы… Понежиться бы, после праведных трудов! Но нет! Я заставил себя пойти в другую сторону: Тель-Авива я фактически не видал — а как же без этого?

Я пошел по широкой улице — набережной, отгороженной от моря — местами бурной субтропической растительностью, местами — роскошными зданиями гостиниц. Надо забирать к центру города, от моря уходить. В незнакомых городах я ненавижу расспрашивать: во-первых, не люблю беспокоить людей, во-вторых, неизвестно, что спрашивать. Наверняка в самое лучшее место города сами принесут тебя твои ноги — и душа! Они уж не ошибутся!

На каждом перекрестке я стоял, как в счастливые годы беззаботной юности, стараясь почувствовать, куда меня тянет, в какую улицу свернуть лучше.

Душа — лучший гид, никогда не обманет!

И так, по жаре, прячась иногда в тень роскошных деревьев, я вышел на широкую улицу-бульвар, людную и красивую. По-прежнему я расспрашивать ничего не хотел — свои глаза и душа расскажут лучше. Я прочел вывеску: Дезингоф. Кажется, это главная улица Тель-Авива, а может, и не главная — но мне она нравится. Пойду по ней. Я шел и шел, очень долго, греясь и наслаждаясь. Главное, что меня тянуло все дальше, кроме жажды увидеть еще и еще напоследок,— это приятное настроение толпы — летнее, беззаботное, курортное. Я, конечно, понимал, что это не единственное настроение, которое бывает у людей тут. Мои друзья рассказывали мне, что в том же Тель-Авиве есть бедные районы, где трудно жить, тесно и душно… но на прощанье, в коротком промежутке между увиденными проблемами Израиля и теми, что ждали меня дома, хотелось понежиться. Я шел и шел, с наслаждением вдыхая тропические запахи, греясь на солнце.

Я вышел на круглую площадь, с какой-то приподнятой площадкой на столбах, поднялся туда, развалился на скамейке, сбросил ботинки и понял, что дальше не пойду: оставшееся для блаженства время проведу здесь. На соседних скамейках грелись люди, в основном пожилые. Разговоров не было, поэтому я только по виду их пытался понять, кто они: из России или нет? Почему-то мне казалось, что из России — знакомое выражение глаз. Люди блаженствовали на солнышке… Ну что — обрели тут блаженство?

На спинках скамеек виднелись надписи по-русски, в основном — непристойные. И это тоже предстоит переварить этому государству.

Ну все. Надо в обратный путь.

У гостиницы я сел в глухой микроавтобус с задвинутыми занавесками. Он тронулся — и я тут же сдвинул занавеску: на прощанье на пальмы посмотреть.

Людмила Улицкая

Национальность не определена…

Первая поездка в Израиль в 91-м году была ошеломляющая: это острое переживание непрерывности истории, которое нигде не охватывает с такой силой, как в Израиле. За два месяца до этого я впервые попала в Грецию, и меня поразило, как старина пробивает землю и торчит развалинами античных колонн в жизни современной, не имеющей ничего общего с древним прошлым, и обитает на этих землях совсем другая народность, которая хоть и называет себя греками, но по физическому облику и духовному содержанию ничем не напоминает героев с черно- и краснофигурных ваз. Другая земля, другие люди, другая культура…

В Израиле поразила именно неразрывность,— это была та же самая земля, описанная в Библии (именно по этому источнику состоялось первое знакомство), и названия деревень и городов были всё те же, и дорожные указатели «На Иерихон», «На Меггидо», «На Бетлехем» едва не прокалывали глаз. И те же самые люди, с тем же психофизическим складом, с теми же самыми проблемами, что существовали на этой земле тысячеления тому назад. Я ставила ногу на землю и чувствовала, что через подошву идет ток,— это была Палестина.