Всеволод Крестовский - Торжество Ваала

— Мамзюрочки, вы спите! — послышался, вместе со стуком в стену, пьяненький голос кашлатого учителя. — Ходьте ко лучше к нам, или мы к вам… потолкуемте… у нас пиво есть.

Девушки не отвечали, но это не остановило кашлатого, который продолжал время от времени адресоваться к ним через стену со своими стуками и «товарищескими» предложениями, — нужды нет, что остальные уговаривали его оставить учительниц в покое и не затевать скандалов. Из-за этого возник среди учителей даже спор с кашлатым, дошедший до крупной руготни и чуть было не до драки, но, слава Богу, успели как-то помириться между собой, перейдя на почву женского вопроса вообще и прав женщины на уважение, в частности… Затем будили старого Ефимыча и заказывали ему раздобыть, как знает и где хочет, четыре пары пива, а потом кашлатый стал орать песни. — «Ах, ты, Домна, Бог с тобой!» — раздавался на весь дом достаточно уже нахрипший баритон его. — «Неужели еще ты мной недовольна»?

Наконец квартирантка Тамары, выведенная из последнего терпения, решительно и сердито объявила ему через стену, что если он сейчас же не перестанет безобразничать и не оставит их в покое, то они пожалуются Агрономскому. Угроза подействовала, и хотя кашлатый поворчал еще что-то насчет их «кисейности» и «недотрожества», однако больше не приставал и прекратил свою серенаду, да и остальные продолжали разговоры между собой уже вполголоса. Вообще, в обеих половинах школы долго не могли успокоиться от впечатлений сегодняшнего вечера, а в классной комнате говор сменился храпом уже чуть не под утро. Как в той, так и в другой полопине общее убеждение остановилось на том, что съезд покончен, и завтра же, стало быть, можно будет всем убираться подобру-поздорову восвояси.

Но каково же было удивление Тамары, когда в десять часов утра подкатили ко крылечку школы санки Агрономского, и сидевший в них за кучера работник заявил ей, что барин-де просят нa съезд!.. Сперва-де приказали барышень привезти, а потом за господами опять приехать.

Благодаря ли медному пятаку, или компрессам с арникой, следы вчерашнего побоища ограничились для Агрономского и Гольдштейна лишь неизбежными кровоподтеками и ссадинами. Оба появились в зале со своими трофеями: у одного повязка прикрывала подбитое подглазье, у другого укушенное ухо было залеплено черным английским пластырем, но оба имели при этом совершенно спокойный вид, точно бы вчера у них ровно ничего «такого» не случилось. Но удивление и недоумение Тамары возросло почти до крайних пределов, когда она увидела входящих в ту же залу Гюнцбурга с припухшими щеками и Передернина с исцарапанным лицом и носом, но тоже улыбающихся и даже дружески беседующих между собой, как ни в чем не бывало.

— Что ж это такое? Они здесь? И оба вместе?! — обратилась она к своей квартирантке, ровно ничего уже не понимая.

— Как видите, — улыбнулась учительница.

— Да как же это?.. Неужели помирились?!

— Разумеется, помирились, а то что же!

— Но как же так, однако? Друг другу надававши пощечин?!..

— Вот именно потому-то, что друг другу. Вы удивляетесь? — спросила она, сама не без удивления взглянув на товарку. — Ничего, это у нас бывает… знаете, по пословице, милые дерутся только тешатся.

— Значит, «свои» люди — сочлися, — иронически заметила Тамара.

— Непременно сочлися, а то как же? Вчера подрались — сегодня помирились, или сегодня подерутся — завтра помирятся: дело заурядное! — пояснила учительница и сослалась, кстати, на Марью Антоновну Шпицбарт, которая рассказывает-де, что Алоизий Маркович с друзьями все утро уговаривали сегодня обоих извинить друг друга за взаимностью оскорблений, потому что если даже и до суда дойдет, то и мировои не решит им иначе, — ну, и уломали-таки, урезонили, поцеловаться заставили и по водке пройтись, в знак примирения. — Да и что им ссориться? — прибавила она. — Из-за чего? Пустяки одни, а интересы-то ведь общие… Только партию земскую расстраивать!.. Да и управские ради Гюнцбурга Передерниным не пожертвуют, а Гюнцбург тоже местом своим дорожит: и жалованье там, и доходишки — все это у них в соображении… Ссориться-то, значит, не выгодно, — понимаете?

— Ну, нравы, однако! — озадаченно покачала головой Тамара.

— А что же нравы? — нравы, как нравы, ничего себе! — заступилась за бабьегонцев учительница. — В других земствах разве не то же? Почитайте-ка газеты, — везде то же самое, когда не хуже… Есть уезды, где редко которое собрание без этого обходится: перепьются и подерутся, проспятся и помирятся. Не на дуэль же выходить, и в самом деле!.. Чего там?!.

Но Тамара никак не могла помириться с такой сущностью дела: ведь если это и не «лучшие люди», как сами себя они называют, то все же люди, более или менее, образованные, интеллигентные, общественные, — как же так-то?!.

— Это вам, душечка, еще с непривычки кажется так ггранно, — утешила ее сожительница. — А вот, пообживетесь я перестанете удивляться.

Между тем, почетные гости и учителя с учительницами заняли, по-вчерашнему, свои места, — и Агрономский объявил заседание открытым.

На этот раз шли разговоры о законе Божьем. Руководитель конференции доказывал, что закон Божий, по-настоящему, следовало бы, по примеру Франции и Бельгии, совершенно исключить из предметов преподавания в училищах, удержав, вместо него, один только «курс морали», что «религиозные предрассудки вообще стесняют жизнь, и от этих стеснений необходимо освободить наконец страждущее человечество». — Конечно, — говорил он, — я совершенно разделяю мнение барона Корфа, что «закон Божий в руках талантливого человека, любящего детей, представляет собой ученикам ряд художественных картин прошлого, передает занимательные притчи Христовы, посвящает учащихся в прошлое, то есть в историю своего и других народов, переносит их воображение в интересные страны, преисполненные для ребенка чудесами природы», но для этого учитель непременно должен быть талантлив, чтобы под предлогом закона Божия, он, в сущности, мог бы знакомить слушателей со всеобщей историей и географией, этнографией и статистикой, физикой и химией, геологией и вообще с естественными и даже, пожалуй, с политическими и политико-экономическими науками.

Далее он охотно соглашался и с мнением одного из наших современно ученых иереев, что, пожалуй, и «Христос достойная подражания личность», — почему ж бы и нет, если взять Его, в особенности, за образец стойкости за идею! — но что, во всяком случае, нужно «спасти нашу школу от духовенства», нужно «навсегда оттолкнуть духовенство от школы», нужно уничтожить в ней «обучение неосмысленному, хотя и выразительному, церковно-славянскому чтению и тому подобным прелестям, за которые якобы так стоит русский народ…» А чтоб лишить духовенство возможности открывать на церковные средства свои особые церковно-приходские школы, просвещенному нашему земству следует «ходатайствовать перед правительством о том, чтобы доходы и расходы церкви и прихода ведались не причтом, а приходскими попечительствами», которые тоже следовало бы «реорганизовать просто в волостные попечительства», ибо только при таких условиях земская народная школа может свободно достигнуть высоты своего назначения.