Всеволод Крестовский - Торжество Ваала

— Ловко, братику, ловко, что и говорить!.. Узнали наконец, где раки зимуют и в чем суть настоящая! — самодовольно похвалялся, охорашиваясь перед ним, Охрименко. — Ну, да и пора же наконец за ум-то взяться… Так от воно цо, голубонько моя! — подсев к приятелю, интимно хлопнул он его по колену, — урозумив, небоже?.. Ну, то почаломкаемся, братику… Спасыби за хлиб, за силь, та запанську ласку!

И встав из-за стола, они, с распростертыми объятиями, попеременно подставили дважды друг другу свои щеки для взаимного облобызания и горячо пожали друг другу руку.

— Теперь ты доволен мною? — вопросил Охрименко, похлопывая его, в сознании своего превосходства, по плечу, с оттенком как бы некоторого покровительства даже, а у самого на лице так и просвечивало выражение: «дураки, мол, вы, старые шестидесятники, куда вам до нашего брата»! — Пускай теперь пишут на меня какие угодно доносы, — не подденут! — продолжал он, — иголки под себя подточить не дам: ныне, мол, мы и сами «Боже, Царя храни» не хуже г-на Каткова воспеваем… Хе-хе!.. Так-то оно гораздо умнее и спокойнее.

— Но что ж ты думаешь делать, однако, с нашею-то школой, со здешнею? — озабоченно спросил Агрономский.

— Да что ж, батьку этого надо будет сплавить, как окончательно неспособного, — напишу в губернию к директору училищ, — нехай, его там сносится с консисторией… Просить надо просто убрать эту археологическую ветхость, куда им угодно. Пускай назначат хоть причетчика, что ли, только из молодых бы.

— Ну, а ее? — осторожно и с напускным видом равнодушия напомнил Алоизий Маркович про Тамару.

— А ее можно просто вон, и только.

Агрономский как-то замялся.

— Мм… оно, конечно… я, пожалуй, и не прочь бы, но… не удобно это, по некоторым соображениям… Лучше бы просто удалить ее из Горелова.

— Ну, что ж, удалить, так удалить, — охотно согласился Охрименко. — На первый случаи можно, пожалуй, перевести куда-нибудь… Но здесь, и в самом деле, держать ее невозможно, — заговорил он солидно убеждающим тоном;— село большое, бойкое, на тракте, здесь нужен человек развитой и ловкий, чтоб умел весь товар лицом показать и очки втереть, кому следует, а под сурдинку и дело делать в-настоя- щую, — у тебя ведь есть же, вероятно, такие хлопцы?

— О, как не быть! Найдутся!.. Да вот бы кого, например!

И Агрономский назвал своего кашлатого любимца, умолчав, впрочем, о том, что этот любимец был его негласным соучастником по составлению известной корреспонденции об учительском съезде.

— Это тот, что ли, у которого мы вчера утром были, — в красной косоворотке, такой мрачный с виду, лохматый, нечесаный? — спросил припоминая инспектор.

— Он самый, а что?

— Да ничего… дубоват только и чересчур уже демонстративно типичен, — кисловато поморщился Охрименко. — По- обмыть бы его следовало и подстричь, да и костюм-то поприличнее посоветовать бы. А то ведь, в самом деле, нельзя же так резко бить в глаза посторонним такою наружностью!.. Полегче все это надо, господа, помягче, поприличнее, — не те времена уже!

«Ой, брат, чинодрал ты, кажись, и только»! — подумал про сеоя Агрономскии, впадая в новое сомнение насчет старого друга, при этом новом, поставленном им требовании, которое разрушало уж и самую внешнюю форму нигилизма, так сказать, самый мундир его. Но он это только подумал себе в душе, а на словах не высказал — на словах он предпочел уступить эту внешнюю сторону, лишь бы сохранить внутреннюю суть, «ради пользы дела».

— Что ж, это все можно, и пособие ему на костюм исходатайствуем, — а уж зато человек самый подходящий, и вполне «наш», совсем надежный, удостоверил Алоизий Маркович.

— Ну, то и добре, — согласился Охрименко. — Значит, так и запишем.

— А ее-то? — повторил Агрономский свой вопрос насчет Тамары. — У нас вот остается вакантною Пропойская школа, — туда бы разве?.

— Это ссылочная-то, что бабьегонскою сибирью зовется? — ухмыльнулся инспектор. — Что ж, можно и в Пропойскую, если хочешь.

— Да я-то, собственно, ничего, — опять замялся Агрономский. — Одно только, говоря по правде, меня смущает…

И он выразил свои сомнения насчет Миропольцевой, — как бы она опять не вступилась «за эту дрянь», — озлится на него, пожалуй, и тогда уже к ней не приступись, а ему ссориться с нею не с руки, неудобно…

— От-то, бисова баба!.. И чого се вы з ний ныначе як цыгане с писаною торбой!.. А по мне, злись она на меня, кильке влизе, — чхать я хотив!.. Мне-то что!.. Я ведь не земский человек, а коронный, у меня свое начальство, и мне плевать!

— Да, тебе-то хорошо толковать, а мне… аф-аф! — почесал у себя за ухом Агрономский.

— Hv, так что же? Обидится, — вали все на меня да и кончено! — предложил Охрименко. — Не я, мол, а инспектор!.. А со мною разговоры коротки: я в ответ, ежели что от высшего начальства, сейчас «Боже, Царя храни» запою, и баста! — Не походяща, мол, ни по умственному, ни по нравственному развитию, ни по методу своего преподавания, и не внушает, к тому же, особого доверия по степени своей политической благонадежности, как прирожденная еврейка, — ось тоби и сказ на показ, мий друже!

Последствия этого интимного разговора были для Гореловской школы «самые благотворные». В непродолжительном времени первым номером вылетел из нее сторож Ефимыч, приговоренный мировым судьею за оскорбление волостного старшины, при исполнении служебных обязанностей, к тюремному заключению на месяц. На место же Ефимыча был привезен Агрономским из Бабьегонска какой-то выгнанный семинарист из «поднадзорных», которого он выпросил у исправника перевести, в виде исключения, к ним в стан, из, жалости и человеколюбия-де, ради пропитания, так как в Бабьегонске харчевых денег от казны ему-де решительно не хватает, а тут он будет, по крайней мере, сыт и при должности, причем и жалованье особое ему от сельского общества положат, а надзирать за ним, кроме станового, можно бы поручить еще и местному уряднику, если в том окажется надобность. И действительно, благодаря Агрономскому, выставившему на сельский сход два ведра водки, Сазон Флегонтов убедил мужичков поштенных положить новому сторожу жалованье от мира, по четыре рубля в месяц, да два пуда муки, да меру картошки, на месяц же, а крупы — сколько кто сам отсыплет, по желанию, потому-де этот сторож не какой-нибудь, а ученый и будет в помощь учителю.

Вторым нумером вылетела из школы Тамара, получившая от инспектора бумагу о состоявшемся переводе ее в селение Пропойск, отправиться куда предписывалось ей «с получения сего — немедленно». Она еще не успела выехать из Горелова, как на ее место явился уже принять от нее по инвентарю все школьное имущество кашлатый друг Алоизия Марковича, удостоенный пред сим, по его ходатайству, награды из земских сумм, в семьдесят рублей, «на экипировку». Оставался еще пока отец Макарий, но и его дни, в качестве законоучителя, были уже сочтены, по достоверным сведениям, вместо прежнего пожилого дьячка, должен был в непродолжительном времени быть прислан в Гореловский приход молодой причетник, из «современных», который и будет-де законоучительствовать в школе. Поговаривали еще, что есть слухи, будто и отец Никандр скоро будет переведен на другой приход, так как здесь он не угоден Агрономскому, который будто бы и сплавит его подальше, при содействии инспектора, имеющего-де руку в консистории.