Всеволод Крестовский - Торжество Ваала

— Семейный человек? — спросила Тамара.

— Как вам сказать!.. Пожалуй, и семейный, коли угодно: скотницу свою — извините — к себе приблизил, в комнаты взял, да двух детей от нее прижил, — ну, вот и бегают теперь по двору, собак гоняют, совсем как последние мужицкие ребятишки… Ни воспитания это им надлежащего, ни присмотру, ничего, точно бы и не дети они ему, а щенята… Не хорошо все это! — вздохнул старичок, после некоторого раздумья. — Осуждать не желаю, но и одобрить не могу.

Тамара заметила, что фамилия у него какая-то странная, Агрономский, — точно бы деланная, искусственная какая-то.

— Фамилия? — Да, это точно, — согласился батюшка. — Фамилия такая, что с одной стороны как будто и по нашему сословию выходит, — семинарская то есть, а с другой стороны ежели рассмотреть, то может быть и польская, но возможно, что и еврейская даже.

— Разве еврейская!? — усомнилась Тамара, но, подумав, тут же созналась про себя, что почему бы и нет: Ведь был же у них в Украинске один еврей, Янкель Окружноштабский, почему же не быть и Агрономскому? — Впрочем, и имя у него, — прибавила она, — тоже какое-то странное, как будто не русское.

Отец Макарий согласился, что, действительно, святого Алоизия в святцах греко-российской церкви не обретается и что имя это прямо католическое. — Вообще, — заметил он, — господин этот Агрономский, сдается мне, не то из полячков, не то из еврсичиков, а может быть, и то и другое вместе… Странное что-то, неопределенное.

Все эти сведения о человеке, от которого может каким-то странным образом зависеть ее участь, показались Тамаре далеко не успокоительными. Ей хотелось поэтому разузнать о нем еще что-нибудь более точное или характерное, но, к сожалению, разговор ее с отцом Макарием был прерван на этом месте появлением отца Никандра вместе с «матушкою», которая успела за это время наскоро поприбраться и переодеться, накинув себе на плечи большую французскую шаль «на манер персидской». Отец Никандр тоже принарядился в самую парадную свою рясу, полуатласную синюю, из-под которой уже не было видно у него ни широкого пояса с розанами, ни кончиков модных брюк «в клеточку». Словом, супружеская чета эта вышла к Тамаре во всем своем полном параде, желая этим выразить ей не только свое внимание, но и дать понять, что мы-де тоже не какие-нибудь, показать себя можем не хуже других и светские приличия тоже довольно понимаем.

— Ну, вот вам и попадья моя, Анна Макарьевна, само- лично-сГ— весело возгласил отец Никандр, подводя жену к Тамаре.

«Матушка» радушно подступила к девушке, взяла ее за обе руки и сразу расцеловалась. На вид, это была женщина энергичная, работящая, но далеко не из красивых собою и притом по крайней мере лет на пять старше своего супруга. Первым делом она сейчас же принялась угощать Тамару. Приношения Ивана Савельева были немедленно убраны со стола, при подручной помощи отца Макария, а на место их появились поднос с чашками, кофейником и лоток со сдобными сладкими крендельками собственного печенья, в сопровождении маринованных грибков, моченых яблок и разных копчений, солений и варений домашней заготовки, на что Анна Макарьевна, видимо, была великою мастерицей. Она сразу же без всяких фальшиво-церемонных ломаний взяла с Тамарой естественную свою ноту по наиболее сродной себе части практической экономии и хозяйства, узнала, сколько та будет получать жалованья, расспросила, как она думает оборачиваться такими маленькими средствами, и преподала кстати несколько практических советов относительно того, каким образом распорядиться этими средствами наиболее экономным способом, где и что дешевле достать, у кого и как можно забирать в кредит на книжку, даже обещала устроить ей «по случаю» покупку постели ii необходимейших домашних вещей по дешевой цене и притом в рассрочку. Когда же Тамара откровенно созналась, что главное затруднение — это насчет стола, где и как здесь кормиться, и спросила, не может ли Анна Макарьевна указать ей кого, кто согласился бы взять ее на хлеба за известную плату, то «матушка» — чего же проще! — предложила eif столоваться у них же в семействе: чем богаты, мол, тем и рады, разносолов у нас-де не бывает, а сыты будете; что сами едим, то и вам дадим, и стоить все это будет шесть рублей в месяц, — чего нельзя уж дешевле, по двадцати копеек в сутки! Тамара нашла, что лучшего разрешения задачи ей и желать невозможно, и, конечно, сейчас же согласилась на эти условия, от души благодаря Анну Макарьевну за ее предложение.

— Да вот, с нынешнего же дня и начинайте, — пригласил ее отец Никандр, — милости просим чем Бог послал.

Большую часть этого дня Тамара провела или у них, или вместе с ними: вместе ходили гулять в сад и в ограду церковную, — благо денек выдался без дождя, — вместе осмотрели еще раз всю школу и все надворное хозяйство Анны Макарьевны, даже прошлись по сему, выбирая где посуше. Ходили, заодно уже, посмотреть и на барскую усадьбу господина Агрономского, расположенную чза селом особо, в полуверсте расстояния, и видели издали, среди широкого, запущенного двора этот, некогда роскошный дом, с каменными львами на воротах, с облупленными колоннами на фронтоне, круглым куполом над бельведером без стекол и заколоченными боковыми павильонами, — убогий остаток времен старого барства. В одном из этих павильонов помещался теперь хлебный амбар, а в другом винный склад господина Агрономского. Старый батюшка во многом служил как бы живою хроникою тех, отошедших в вечность, времен и старых бар, и всей фамилии дворян Гвоздово-Самуровых. Но к удивлению Тамары, в воспоминаниях отца Макария о тех временах и людях не слышалось ни малейшего озлобления или укора, тогда как молодой зять его, напротив, отзывался о прошлом или с иронией, или прямо с недобрым, враждебным чувством, не испытав, впрочем, на себе лично ни одной из тягот этого прошлого.

— Все это в тебе, отец Никандр, книжная желчь говорит, — замечал ему старик.

— А в вас, батюшка, рабья отрыжка, закоренелая привычка к рабству, — парировал зятюшка.

Впрочем, отец Никандр, несмотря на маленькие споры и пикировку с тестем по вопросам отвлеченного характера, находился весь день в обычном своем благодушном и даже веселом настроении духа, брал на руки трехлетнюю свою девочку или годовалого сосунка-сынишку, возился с ними, тормошил, целовал и ласкал их, бережно подбрасывал смеющегося мальчонку вверх на руках, выкликая при этом «у-тю-тю! у-лю-лю!»— словом, являл собою нежнейшего и счастливейшего в мире родителя. Или вдруг начинал он зашучивать со своею «матушкой-попадьей», слегка поддразнивать ее «на вы» и дружески трунить над нею, по части ее хозяйственных наклонностей, говоря, что она у него «баба торговая», на рубль наторгуется, на два натараторит, а на копейку продаст или купит. А не то, порою, приняв вдруг надлежащую «позитуру», принимался в шутку донимать ее «стишком» собственного сочинения, декламируя его на манер Тредиаковского: