Сергей Герман - Гребаный саксаул (СИ)

Между делом сдавал участковому, тех, кто браконьерит, гонит самогон, ругает советскую власть.

Участковый закрывал глаза на Васькины долги перед Родиной. Говорил:

- Давай Васыль, посматривай тут. На тебя одна надежда.

Месяц назад через Васькин хутор проезжал новый военком. Васька, при поддержке участкового возомнивший себя властью, наорал на него.

Военком сгрёб его за шиворот и отправил в армию.

Многим кажется, что здесь Тунь занимается тем же, что и на гражданке. Стучит.

Но прапорщик Зингер в Васе души не чаял. Называл уважительно - Васылём.

В советской армии говорили: хохол без лычки – всё равно что справка без печати.

Этим слоганом подчёркивалось стремление парней с Украины любой ценой стать маленьким начальником.

Тунь не был исключением и тоже мечтал стать сержантом. Или на худой конец — ефрейтором. Старшина роты обещал содействие.

Васыль кормил Зингера салом из посылки и плакался ему скупыми слезами - «дайте мне лычки, товарищ прапорщик и я буду служить вам, как собака».

* * *

Мишку Полуянова вызвал капитан Кравченко. Должность у капитана была самая нужная в армии - замполит. Душа человек. Кличка - залупа.

Через неплотно закрытую дверь слышались крики. Казалось, что кричит крупный самец орангутанга.

После того как Мишка выкатился из кабинета Саржевский спросил его.

- Миш, а Миш, а чего он на тебя?

- Да! - Отмахнулся тот. На своих проводинах на винт намотал, а здесь вылезло.

- Чего?

- Закапало говорю... Трипак!

- А-а,– сказал Саржевский и брезгливо отодвинулся. Его воспитывала мама учительница. Отец ушёл, когда он был ещё маленький.

Саржевский был щуплый, картавый, в больших очках. Солдаты его презирали. Женщины игнорировали.

Каждый день он писал письма маме. Однажды забыл недописанный тетрадный листок на тумбочке.

Письмо тут же прочли. Саржевский писал о страшной дедовщине, царящей в части. Что его каждую ночь заставляют стирать бельё старослужащим, чистить им сапоги и подшивать воротнички. Что он не высыпается и от отчаяния готов наложить на себя руки.

Его не били. Штеплер сказал с сожалением:

- Грёбаный саксаул. Дать бы тебе по роже. Руки марать неохота. Только обоссать...

После занятий мы сидели в курилке. Каныгин ушёл по неотложным делам. Меня назначил старшим. Сказал:

- Перекурите пятнадцать минут и в класс, сегодня занимаетесь самоподготовкой.

После перекура, я дал команду:

- В класс!

Рядовой Леонов повернулся ко мне и зло сказал:

- А ты чего здесь круглишь? Раскомандовался, шестёрка офицерская!

К голове прилила волна заволакивающего разум бешенства. Я ударил наотмашь. Нас растащили в разные стороны.

Мы тут же пошли за учебный корпус выяснять отношения. Следом за нами следовала группа секундантов. Я шёл и грустно размышлял, что в честной схватке Леонова мне не одолеть. Он был рукастый словно обезьяна. Мы долго кружили с ним на поляне, нанося друг другу удары в корпус.

Леонов умел драться. Он вполне профессионально уворачивался от ударов.

Топая сапожищами, как конь подошёл Штеплер. Молча дал Леонову пинка. Тот, что-то тявкнул в ответ. Штеплер пнул его второй раз. Сказал мне.

- Пошли брат. Не обращай внимания на этого ушлёпка.

Леонов был мстительным и жестоким пацаном. Обиду запоминал надолго. Через два дня меня вызвал капитан Диянов. Спросил:

- Знаешь, зачем вызвал?

Я кивнул:

- Знаю.

- А кто телегу написал?

Я снова кивнул.

- Вы это говно не трогайте. Я его в Уч-Арал отправлю. Мне стукачи во взводе не нужны.

В Уч-Арале была самая лютая дедовщина. Молодые там вешались.

Через неделю Леонова и ещё одного солдата из первого взвода, косящего под больного энурезом[1], отправили в части.

* * *

Спустя месяц мы принимали присягу. От жары плавился асфальт. По телу, закованному в тесный полушерстяной китель, текли ручьи пота.

Кто-то хлопнулся в обморок. У стола, покрытого красной скатертью, стояли офицеры части. Майор Цирулин выкрикивал фамилии молодых солдат роты. Капитан Кравченко рыскал глазами и что-то помечал в своей записной книжке.

Тысячу раз я, печатая шаг, мысленно выходил из строя и громким мужественным голосом зачитывал слова присяги, но всё равно, когда командир роты назвал мою фамилию, я страшно разволновался. Страшась сделать что-нибудь неправильно и опозориться, я, прижимая к груди автомат, на скованных ногах вышел из строя. Взял в руки красную папку с текстом присяги и, бледнея от волнения начал читать:

"Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил..."

Потом деревянными негнущимися пальцами взял ручку и поставил закорючку напротив своей фамилии. Потом мы отправились на праздничный обед. В честь праздника каждому выдали по два пряника и несколько конфет. После обеда не было ни работ, ни занятий. Праздник!

В часть приехал фотограф, чтобы сфотографировать нас в торжественный день. Кому то даже удалось сфотографироваться с автоматом в руках. Сейчас я часто рассматриваю эту фотографию. На ней запечатлён ещё не растерявший гонора юнец в необмятой, необношенной парадке, со взглядом человека, даже не представляющего, что с ним будет завтра, не то что через неделю.

Утром снова наступили суровые армейские будни.

Ещё задолго до подъёма по лестнице крался прапорщик Зингер.

Он появлялся в части в пять утра, приезжая на попутных машинах, которые везли в город молоко с первой дойки. Служил за себя и за командира роты. Армия была его жизнью. Видя его спозаранку, дневальные ворчали: «Его наверное жена запилила, что он сюда, как кобель на случку бежит!»

Самым большим удовольствием Зингера было подловить дремлющего дневального.

Тогда старшина радостно кричал:

- Дневальный!.. Тащи станок едальный!

Затем следовал старческий апперкот в корпус дневального и довольный старшина шёл собственноручно поливать розы.

Перед казармой была разбита клумба на которой росли великолепные садовые розы сорта «Кордес» .

Поливая розы, старшина обычно гундел какую-то мелодию. Из-за гор появлялось солнце. Пахло нагревающимся асфальтом, зеленью и цветами.

Но обычно битый и опытный дежурный по роте перехватывал Зингера у крыльца. Следовал доклад, что за время дежурства происшествий не случилось. И расстроенный старшина шёл к себе в каптёрку, где долго о чём-то жаловался двум кенарам, сидящим в клетке. Поливать розы поручалось наряду по роте.

Командиром нашего взвода был капитан Диянов. Тот самый, что привёз нас в учебку.

Диянов - любитель выпить, полный, юморной, но очень жестокий.

Заместитель командира взвода - Саня Каныга. Толстенький как колобок, вёрткий, чрезвычайно изворотливый и горластый.