Миа Коуту - Божьи яды и чертовы снадобья

— На помощь! — репетирует он, но так, чтобы никто не дай бог не услышал.

И только тогда понимает, что оказался на дне необитаемой низины. Здесь ни одного жилого дома — только старый цинковый сарай. Сидониу останавливается у входа на этот заброшенный склад. За его спиной скапливается небольшая толпа. Зеваки застыли в напряженном молчании. Вдруг кто-то жестом прокурора протягивает руку:

— Старик там, внутри! Заперся с малолеткой!

Португалец идет вперед один, слышит сладострастные стоны, из деликатности молча отходит в сторону и так и замирает. Что делать дальше, ему абсолютно непонятно, но этого он старается не показывать. В конце концов, он же врач, европеец, носитель знания, которое, как известно, сила. Народ столпился в отдалении и ждет. Время течет и ничего не происходит. До тех пор, пока из сарая снова не доносятся томные стенания в доказательство того, что старика еще рано списывать в тираж.

Слышно хихиканье, португалец встряхивает головой и снисходительно улыбается. На память ему приходит его собственный роман с Деолиндой. Он вспоминает свою комнату в Лиссабоне, рвущие ночь когти света, бешеный стук в груди. И нежный голос, повторяющий:

— Ты мой гвардеец.

Но воспоминание развеивается. Стоны начинают напоминать что-то другое: сначала крики боли, потом — сдавленный хрип. «Старик кончается?» — спрашивает себя Сидониу. Может, это не любовь, а агония? Португалец подходит к двери сарая, зовет Бартоломеу. Через мгновение из-за цинковой стены слышится сакраментальное «зачем?».

О том, что действительно произошло в этом бараке, не узнает никто и никогда. Если тут и была девушка для услуг, она, наверное, ушла через заднюю дверь. Никто не слышал ее шагов, никто не заметил ни следа. Врач вошел в пустующее здание, помог старику подняться с импровизированного ложа, точнее, с драной циновки.

— Я хотел услышать свое сердце, как будто я себя прослушиваю изнутри. Понимаете, доктор?

— Понимаю, но надо было предупредить.

— Хотел сам убедиться, что еще не умер.

— И как, удалось?

— Любовь всегда удается.

Любовь, сказал он. Но не слишком убежденно, значит, видимо, хотел сказать другое. Как бы то ни было, традиция соблюдена. Переспал с юной девицей, или, как говорят местные, с не разогретой еще девчонкой. Теперь в услугах врача он больше не нуждается. Он чист, печенки прочистились, кровь процежена, все флюиды стерильны как чистейший самогон.

— Вам бы спать с Мундой, вашей женой.

— Это только от вас зависит, доктор.

— От меня?

— Дайте ей какое-нибудь снадобье от упрямства.

— Какое снадобье?

— Ну вы же доктор… Впарьте какую-нибудь микстуру, чтобы Мундинья ко мне снизошла. Кто знает, может, со временем она опять меня полюбит?

— Нет такого средства. Вы это прекрасно знаете…

— Средство всегда для всего найдется.

Выходя из оврага, старик опирается на плечо португальца, глубоко вздыхает и устремляет взор на облака:

— Это что, небо?

Он что, в самом деле сомневается? Врач бросает на старика косой взгляд. Решает ответить поосторожнее.

— Да, над нами небо, и еще выше небо. Все это небо.

— Стать бы птицей. Птицы не стареют.

Опираясь друг на друга, они шаткой походкой бредут обратно к дому. Однако на механике парадная рубашка, подаренная врачом, аккуратно застегнутая на все пуговицы.

— У меня день рождения не только вчера, но и сегодня, — гордо сообщает он, красуясь из последних сил, несмотря на усталость.

Они идут в гору, подниматься все тяжелее, приходится часто останавливаться.

— Доктор, у меня голова кружится.

— У вас головокружение или нарушение равновесия?

— А в чем разница?

— При нарушении равновесия мы чувствуем, что сами кружимся, а все вокруг стоит на месте. А при головокружении все вокруг кружится, а мы стоим на месте.

— У меня и то и другое, доктор. Мы с миром отплясываем на пару.

У самого дома их перехватывает запыхавшаяся женщина в лиловой мини-юбке и красной широкополой шляпе. Не успев отдышаться, она обращается к Бартоломеу:

— Дедуля, платить кто будет?

Старик окидывает ее взглядом с головы до ног и заявляет:

— Надо ввести униформу для шлюх. Так их легче было бы распознать, — и негодует: — Весь обслуживающий персонал в форме, а про шлюх забыли.

— Давай плати, дедуля, — настаивает женщина.

— Я тебе ничего не должен. Сука, фамба[6]!

Назревает громкий скандал, и врач вмешивается, опасаясь, что дона Мунда услышит. Зеваки уже опять успели столпиться.

— Мы с вами решим этот вопрос, сеньора, — говорит португалец, — приходите завтра в медпункт.

— В денежных вопросах завтра почему-то никогда не наступает. Мне бабки нужны сегодня.

— Говорите, пожалуйста, тише, — настаивает врач. — Вы так всех в доме перебудите.

— Мне бы пробудить совесть у этого типа.

— Я только провожу дедушку домой, — успокаивает ее врач, — и тут же вернусь, тогда мы и поговорим.

— Не вмешивайтесь, доктор, — орет Бартоломеу во всю глотку, — пусть Лиловая поскандалит. Я хочу, чтобы Мунда видела, какой я молодчик.

Сидониу Роза вталкивает Бартоломеу в дом и тут же возвращается, шаря по карманам, выворачивая бумажник. Женщина не сводит глаз с купюр, которые он пересчитывает. У кого живот пустой, у того глаз шустрый.

— Он с вами спал?

— Со мной? Нет, я посредник. Приехала из города, чтобы открыть тут в поселке бюро моментального счастья.

— Почему вы мне возвращаете деньги?

— С вас половина. Старик ничего не делал. Все только твердил имя какой-то другой.

— Другой? Может быть, Мунды?

— Нет, он все звал какую-то Деолинду.

То ли от избытка души, то ли от легочной недостаточности, португалец вдруг начинает хватать ртом воздух. Как рыба, которую вытащили из воды. Когда наконец он задает вопрос, его почти не слышно:

— Деолинда, вы уверены?

— Он еще попросил девушку выключить свет и говорить определенные слова… а еще просил делать странные вещи…

На Сидониу Роза обрушилась Вселенная. Влюбленный старик называл имя возлюбленной? Внезапная неизлечимая старость настигла португальца. Он снова входит в дом, с разбитым сердцем и тяжелой головой. Бартоломеу сидит на кровати, расставив ноги и в одних носках.

— Доктор, прошу вас, искупайте меня.

— Искупать?

— Мунда вечно твердит, что от меня воняет тухлятиной… Так я ей докажу, что благоухаю, как влажная салфетка…

— Я врач, а не санитарка.

— Мне сейчас ни врача, ни санитарки не нужно. Мне нужна помощь друга.

Он встает и, шатаясь, плетется к ванне. Врач видит, как он снимает одежду, видит его тощую, но неимоверно пузатую тень на стене, как в китайском театре теней.

— Если вы меня помоете, это будет не просто услуга, а законная плата.